– Ты ведь не всегда была такой?

Девочка молчала. На каждом взлете она немного подавалась вперед, раскачивая качели все сильнее, и Диме стало страшно.

– Держись за меня, а то упадешь! – предупредил он.

Она засмеялась, посмотрела на него и крепко и больно ухватила за держащую руку. Дима увидел мелкие острые зубы, и взгляд взрослой Ады на секунду прошил его насквозь. Она стала отцеплять его пальцы от цепи с непонятно откуда взявшейся грубой мужской силой. Кисть от ее сжатия синела, и суставы распрямлялись сами собой. Дима не мог оторвать взгляда от ее сосредоточенного недоброго лица.

– Что ты хочешь? – наконец выдавил он. Она повернулась на него все с той же щербатой улыбкой:

– Хочу, чтобы мы вместе полетали.

Пальцы сдались, и они слетели с качелей, и ночь огласил громкий и грубый Адин смех: «Ты пойдешь со мной, caro».

Дима соскользнул с кучи влажной земли, на которую упал, прямо в яму и от резкой боли очнулся. Лицо его упиралось в труп. Шею щекотали длинные черные волосы. Омерзение заставило его отпрянуть, но дикая боль в левой руке, той самой, которой он сжимал бутылку, не позволила сдвинуться с места. Он с трудом разжал ладонь. Кровь лилась из раны от осколка разбитой бутылки, а сама кисть неестественно вывернулась. Даже от самого мелкого движения Дима обливался холодным потом. Он посмотрел на Аду и готов был поклясться, что ее перекошенный рот ухмыляется. «Она никогда меня не оставит». Яма была не очень глубокая, ему по грудь. Но все равно надо было подтянуться на обеих руках, чтобы из нее выбраться. К тому же придется встать Аде на грудь, со стороны ног, где дно могилы было не занято телом, большая куча земли, насыпанной сверху, не даст возможности как следует зацепиться. Не найдя другого выхода, Дима, сев на корточки, взял в здоровую руку большой осколок бутылки и стал выкапывать ступеньки, по которым, как он решил, можно будет выбраться из ямы и с помощью одной руки. Встать на одну, опереться здоровым локтем о край могилы, потом встать на другую, поднапрячься и перевалиться на бок. Всего-то надо вырыть две небольшие выемки, но почва была глинистая, осколок напоминал детский совочек, вторая рука болела нестерпимо, и невероятная слабость валила в сон, желание заснуть удваивала монотонная работа. Дима использовал все подручные средства для борьбы со сном, которые он помнил. Тер кончик носа и уши, забывшись, грязными ладонями тер глаза, в них попадали острые песчинки, после чего текли слезы и он не мог поднять веки, и так и работал, пока не проморгается. «Если я засну здесь, то останусь рядом с ней навсегда». Вторая ступенька была готова, когда забрезжил рассвет. Здоровой рукой Дима ухватился за торчавший рядом корень дуба, поставил босую ногу на один уступ, подтянулся и пристроил другую ступню на второй и усилием здоровой руки вывалил себя на землю. «Теперь надо закопать», – последний раз дернулось сознание и отключилось.

Яркие лучи солнца пробивались сквозь листву и согревали лицо. Дима сначала даже улыбнулся, так приятны были эти ощущения. Но потом понял, вскочил было, но тут же сел обратно. Запястье словно пытались оторвать невидимыми и раскаленными клещами. Пальцы и ладонь отекли, расцвели сине-красным, разрисовались запекшейся кровью. Тошнота плескалась в желудке, голова гудела. Несколько глубоких вдохов – и он открыл глаза и приблизился к краю так и не зарытой могилы. На дне ее, на окончательно разложившемся от жары трупе роились насекомые, жужжали жирные мухи. Нестерпимо воняло. Рвотные позывы оказались бесплодны, желудок был пуст. Но ему стало больно, как будто пищевод намотали на руку и дернули несколько раз изнутри. «Надо закопать хоть немного, слышишь? – уговаривал Дима сам себя, но не представлял, как это сделать. – А потом пойдешь и поспишь. Я знаю, отдохнуть необходимо. Надо еще привести тут все в порядок. Убрать машину. Скоро придут люди. Должно быть чисто». Если бы рядом кто-нибудь находился, то точно подумал бы, что парень сошел с ума. «Да, да. Обязательно придет полиция. А у меня все в порядке. Ада уехала в город. Когда вернется, не сообщила». Он перебрался к куче земли и, говоря сам с собой вслух, горстями кидал ее вниз, распугивая зудевших мух. Тем временем духота нарастала и издалека к саду медленно ползла огромная сиреневая туча. Небольшие порывы ветра уже трепали крону дуба, и та шумно шелестела. Воздух наполнялся вязкой сыростью и запахом подступающего дождя. Наконец туча зависла над домом, закрыв солнце, ветер стих, и несколько капель упало на замершие в ожидании влаги листья. Одна, вторая, третья… все чаще, громче, быстрей забарабанили они по раскидистым веткам. Закапали Диме на лицо, на грязную потную майку, на вывернутое запястье, и даже от этого прикосновения ему стало больно. Дима встал, опираясь на здоровую руку. Заглянул в яму. Он старался кидать землю равномерно, но все равно больше была засыпана ближайшая к нему половина и из-под комьев проглядывали части лица, почти провалившийся глаз, спутанные волосы. В некоторых местах все еще продолжали ползать жадные мухи с зеленовато-синими перламутровыми тельцами. Откуда они взялись так быстро? Дима стоял под набирающим силу дождем. Ему хотелось раствориться в нем, как головке сахара, просочиться сквозь земной шар и на другом его конце выплеснуться фонтаном на площади какого-нибудь жаркого и шумного города. Никого не знать и ничего не помнить, чтобы дети плескались в нем, а взрослые зачерпывали прохладные пригоршни и умывали лицо. Холод незаметно прокрался до самых внутренностей, и мечты о фонтане в жарком городе сменились дрожью и клацаньем зубов. Обхватив себя одной рукой в попытке согреться, Дима увидел, что Ада лежит в луже и ее блузка пузырится в некоторых местах, свободных от комьев глины, которые размывал ливень. «Сейчас это уже бесполезно». Развернувшись спиной к так и не закопанной Аде, Дима направился к дому. Небо вокруг сиреневой тучи стало серым, и раскаты грома грохотали над обступавшим виллу лесом.

Джинсы, прилипшие к ногам, кое-как удалось стянуть, майку же одной рукой снять не получалось. Дикая, обжигающая боль не давала не то что зацепиться за нее пальцами, но даже просто поднять руку. Он прошел на кухню, надрезал футболку у горла ножницами и стал разрывать. Мокрая ткань поддавалась плохо. Он снял рукав с одной стороны, а второй, наклонившись, скинул. С трудом влез в махровый халат, найденный в гостевой ванной, и, зажав бутылку вина между колен, помучившись, открыл, вылил половину содержимого в медный ковшик, разогрел и стал пить медленными глотками, заедая подсохшим хлебом.

«Как быстро черствеет у них хлеб. Берешь в магазине – дышит, а через полдня уже резина резиной». Отложив багет в сторону, Дима пошел в гостиную и лег на диван. Его трясло, и тело постепенно заливало жаром. Кажется, наверху были таблетки. Но сил подняться и взять их не осталось. Дима завернулся в покрывало, лег, и ему стало все равно, что с ним произойдет в будущем. Если оно, конечно, настанет.

«Раз-два, сорная трава… – услышал он издалека мотив уже знакомой ему детской песенки. Сначала она доносилась из глубины сада, но потом стала слышна все явственнее, все ближе, и вот уже скрипнула дверь, по паркету прошлепали легкие мокрые шаги, и песенка зазвучала возле самого уха, и в паузы между словами прорывалось частое и громкое дыхание. Дима сразу понял, чье… Лучше и не открывать глаза. Лучше и не жить вовсе. Надо было остаться на дне той ямы и сдохнуть. Ада допела песенку и засмеялась. «Ты меня убил, но не избавился. Я с тобой навсегда. Закроешь глазки, а я тут как тут. Так что, если ты не хочешь меня видеть, лучше вовсе тебе никогда не спать. Слышишь меня?!» – крикнула она резким голосом и с силой дернула его за поврежденную руку.