Стоявшая на пригорке боярыня не отрываясь наблюдала за ним. Послушав песен, поманила бегавшего с шапкой Иванку:

– Эй, поди сюда, малый. – Обернулась к слуге. Тот почтительно протянул кожаную суму, из которой – стоявший за березой Коржак смачно сглотнул слюну – вытащила целую горсть серебра и, не считая, бросила монеты в шапку.

– Дай Бог счастия! – низко поклонился Иванко, потом повернулся – уйти.

– Постой. – Боярыня придержала его за рукав распахнутого на груди полушубка. – Того, что поет, как звать?

– Иваном.

– Иван… – медленно повторила женщина. – Иване… Вы всегда здесь бываете?

– Нет, госпожа, – отрок пожал плечами. – Вот, посейчас только, а потом уж только после Пасхи. Чай, пост!

– И что, до самой ночи поете?

– Да нет, госпожа, – Иванко рассмеялся, сверкнув зубами. – К вечеру за Неглинную пойдем, там кострище будет да хороводы.

– За Неглинную, говоришь… – Боярыня оглянулась на стоящих в почтительном отдалении слуг. Снова полезла в суму, сыпанула денег:

– Вот тебе еще, отроче! А где – за Неглинной?

– Да там костер издалека видать будет, – еле сдерживая радость, с поклоном отвечал Иванко.

Кивнув, боярыня направилась к возку, за нею последовали слуги. Иванко радостно потряс шапку – чай, теперя не медь, серебришко! Он повернулся с улыбкою… И вдруг словно черная тень метнулась к нему из-за березы. Выбив из рук шапку, ударила кулаком по лицу – Иванко со стоном полетел в снег. А наконец-то дождавшийся своего часа Федька Коржак, ползая по сугробам, быстро собирал деньги.

– Ах ты, варнак! – Придя в себя, Иванко храбро набросился на вора. Снова высыпались в снег монеты, и оба, ругаясь, покатились в сугроб. Коржак сразу же схватил отрока за горло и начал душить, однако, изловчившись, Иванко укусил его за запястье. С громким криком молодой тать отдернул руку, отталкивая отрока в сторону. Так и не сумев подняться, Иванко покатился по снегу, а вскочивший на ноги Коржак принялся сильно пинать его, норовя попасть по лицу. Снег окрасился кровью. От особо мощного удара Иванко отлетел к березе и застонал. Коржак вытащил из-за пазухи нож… Однако несколько человек из толпы уже бежали сюда, привлеченные еще одним занятным зрелищем. Кто ж не любит смотреть на чужую драку? Весь бокс на том стоит, да и хоккей отчасти. Федька, естественно, не стал никого дожидаться, а, быстро подобрав из снега серебряные монеты, бегом скрылся в кустах.

Допев последнюю песнь – давно уже следовало сделать перерыв, перекусить-пообедать – Раничев устало утер со лба пот и, подняв глаза, увидал Иванку. Бледного, с разбитым в кровь лицом, в порванном полушубке.

– Серебро… – подойдя, засопел отрок. – Она дала, а он… а они…

Селуян с Авдотием тревожно уставились на него и потребовали более подробных пояснений.

– Опосля будем слушать, – прихватывая гусли, перебил их Иван. – Веди, отроче, показывай!

Скоморохи быстро последовали за плачущим парнем.

– Вот тут все и было, – кивнув на окровавленный снег, виновато шмыгнул разбитым носом Иванко. – Я стоял, боярыня какая-то серебришко дала, а тут этот… из-за кустов… ка-ак ринется!

Селуян беззлобно отвесил мальцу подзатыльника:

– Эх ты, раззява! Смотреть надо было лучше.

Нагнувшись к сугробу, Раничев подобрал монету. Подбросил на ладони:

– Серебряная!

– Дай-ко, – перехватил деньгу Селуян. – Одначе, деньга не московская, да и не ордынская. Смотри, вона…

Иван внимательно рассмотрел рисунок в виде копья с крестом.

– А вон еще одна! – радостно выпрямился Иванко.

– Давай, глянем…

На другой монете, тоже серебряной, в окружении каких-то угловатых знаков – стрелочек, крестов, веревочек – был изображен какой-то непонятный бесхвостый зверь с когтями на передних лапах.

– Точно, не наша, – оценивающе произнес Авдотий.

– И не ордынская.

– Я к меняле сбегаю, спрошу? – поднял окровавленное лицо Иванко.

– Сиди уж, – махнул рукой Селуян. – Сами спросим. Знаю, где менялы живут, недалеко тут, – он посмотрел на Раничева. Мы зайдем с Авдотием, а уж ты, Иване, ступай пока к Ипатычу с отроком, там и ждите.

Чудесно было вокруг, день стоял солнечный, синий, по-настоящему весенний, капая, таяли наросшие на крышах сосульки, под стрехами гомонили воробьи, купались в подтаявших навозных лужах, и воздух был таким прозрачным и теплым, что казалось, не вернутся уж больше никогда морозы, снега да метели. Радовались праздничному дню люди, веселые ходили, пели песни, шутили, у реки на Занеглименье сбиралась уже молодежь водить хороводы, парни тащили с собой дрова для кострища, девчонки конфузливо прятали улыбки, стреляя на парней блестящими большими глазами. Праздник…

Иван с тезкой добрались до избы Ипатыча быстро. Старик только головой покачал, увидев распухшую рожу Иванки, принялся распаривать над кипящим котлом насушенный на зиму подорожник.

– Эк, и угораздило же! – Выслушав сбивчиво рассказанную – в который раз уже! – Иванкой историю, дед усмехнулся: – Незнаемый, говоришь, парень напал? – скептически переспросил он. – Ну‑ну.

– А что? – удивился Раничев. – Думаешь, Ипатыч, из знакомых кто?

Ипатыч кивнул:

– Да разве ж залетному даст Мефодий работать? А тут ясно – работа, не просто так, по нахаловке. Ктой-то парня нашего заранее высмотрел да приглядывал, не ране и не позднее напал, как серебришко в шапке зазвенело. Для такого дела долгонько рядком выстаивать надоть, Мефодьевым зенки мозолить. Если и не они сами скрысятничали, так с их ведома. Как, говоришь, выглядел парень-то?

– Кругломордый такой, носище широкий, плоский, ровно у утки, – оторвав от губы приложенный подорожник, пояснил Иванко. – Зенки узкие, двумя щелочками. Однако силен, собака!

– Плосконосый, с глазами узкими, – задумчиво повторил старик. – Чего-то не припомню такого у Мефодия. Может, из новых кто?

На крыльце затопали – видимо, возвратились Селуян с Авдотием. Раничев скосил глаза на дверь – так и есть, войдя, перекрестились на икону оба.

– Литовские деньги, – бросив монеты на стол, Селуян присел на лавку. – Варфоломей-меняла сказал – Гедеминовой аль Ольгерда печати. Еще сказал – деньга добрая, без подделок.

– Литовские, говоришь? – Иван покатал по столу монетку и повернулся к отроку: – Ну-ка, скажи еще раз, что за боярыня-то была?

– Да ведь говорил уж, – пожал плечами Иванко. – Красивая такая, в шубе собольей.

– Да ты не про шубу, про лицо рассказывай.

– А лицо как у всех – белила, да сурьма, да румяна, поди отличи! – Отрок засмеялся и тут же скривился от боли: – Чего-то дышать больно.

– А ну-ко… – Встав с лавки, Ипатыч несколько раз нажал парню на грудь. Тот снова вскрикнул.