Едва мы укрылись за пыльной кромкой багровых портьер, как мимо нас с железным бряцаньем пробежали человек сорок кирасир в высоких меховых шапках и блестящих доспехах поверх длиннополых кафтанов. Кроме сабель и копий, отряд был экипирован вполне современными карабинами. «Что за маскарад?» – шепотом спросил я, когда ряженые скрылись из виду. «Охрана здешняя, – тихонько рассмеялся Фишер. – Ее, наверное, сняли с какой-то церемонии. Эти их латы – одна видимость, плевком прошибешь. Лучше бы на них были нормальные бронежилеты. Повезло им, дуракам, что мы с тобой ненастоящие террористы…»

Через галерею, щедро украшенную мозаикой цвета триколора, мы сразу угодили на служебную лестницу – еще более узкую и крутую, чем предыдущая, но без пафосного мрамора, дорогих гобеленов и тревожного топота за спиной. Здешний бег был почти комфортным, так что мы заметно снизили скорость. Шесть лестничных пролетов подряд никто не наступал на пятки, не подстерегал впереди, не выскакивал наперерез. Мои подошвы не скользили, мумия вела себя скромно, воспитательные тычки от Вилли Максовича прекратились. Я восстановил дыхание, даже слегка расслабился – а напрасно.

Коридор, куда мы вырулили после нашего марафонского спуска, должен был, по прикидкам Фишера, оставаться безлюдным еще минут восемь или даже десять. Но в расчеты, похоже, вкралась ошибка. Ни безлюдным, ни тем более тихим это место уже не было.

Наоборот! Дальний конец коридора оказался обитаем. Оттуда на нас шумною толпою надвигались граждане в строгих черных пиджаках, из-под которых, впрочем, были видны яркие рубахи с отложными воротничками. На головах у всех красовались темно-зеленые конфедератки… Хотя нет, не у всех: один был без головного убора, в обычной рубашке под пиджаком и при галстуке. И он-то как раз с видом радушного хозяина увлекал процессию вперед, точнехонько нам навстречу. «Подонжай за мнон, до пана, – донеслось до меня. – Тераз пшейдземы до ядальни, абы есьць».

– Вот дерьмо! – шепотом выругался Вилли Максович. – Поляки! Как их сюда занесло? С третьего терминала есть же другой путь…

Я машинально попятился, но получил от Фишера тычок носилками.

– Куда?! Назад тем более нельзя! Те уже близко, слышишь?

И я услышал: тяжкие удары подошв о паркет, стон потревоженных витрин, неразборчивое, но грозное гуденье голосов. Все эти звуки, умноженные эхом, катились за нами по пятам, сливаясь в гул горного обвала. Стадо неслось, не разбирая дороги. Высоко над нашими головами что-то брякнулось с металлическим грохотом. Через миг бряканье удвоилось. Бедный Ганди! Бедный Ганди!

– Вперед! – зашипел старик мне в затылок. – Вперед, ну!

– А поляки?

– Не твоя забота! Беги и ори! Пошел, пошел, пошел!

Носилки больно ткнули меня в поясницу. Подчиняясь, я сделал один робкий шажок вперед, потом другой шажок, побольше, затем еще, еще, а там уж меня захлестнула и понесла великая инерция бега – чувство, что не ноги принадлежат тебе, а ты им, и если вдруг твоя голова взорвется, ноги не прекратят движения…

Следующий отрезок моего личного времени – то ли минута, то ли все десять – странным образом потерялся, начисто выпал из реальности, словно бы его нарисовали карандашом на листе бумаги и тщательно, секунда за секундой, стерли резинкой. Казалось бы, я только что мчался прямо на толпу ошалевших конфедераток – и вот я уже еду в каком-то тряском фургоне, где сильно воняет гарью и лекарствами. По левую руку от меня – иконостас, по правую – носилки с мумией и нашими пожитками, а впереди меня Вилли Максович крутит баранку и поет: «И снится нам не рокот танкодро-о-о-ома-а… А снится нам шпана, шпана у до-о-ома-а…»

– Мы где? – тупо спросил я.

– Уже проехали Зубовский, – откликнулся Фишер. – Не бойся, Иннокентий, «хвоста» нет, оторвались. У пионерчиков, надеюсь, и без нас проблемы. Хоть на полчаса, но их задержат. Международный конфликт – дело нешуточное… «Зеле-е-е-еная, зеле-е-е-е-еная шпана…»

– Международный?

– Ну да, Польша же суверенное государство, член ООН и все такое. Кому же понравится нападение на официальную делегацию? Да еще вместо обеда! Я, конечно, не оглядывался и глаз на затылке у меня нет, но уж звуки драчки ни с чем не спутаю, особенно если стенка на стенку… А сейчас, наверное, и эти, шуты гороховые в кирасах, к ним присоединились. Даже жаль, что такое веселье нам приходится пропускать. Помню, зимой сорок второго, когда мы под Путивлем отбили у гансов целый обоз французского коньяка, Сидор Артемыч дал приказ уничтожить, но забыл уточнить как…

– Вилли Максович, погодите, пожалуйста. – Я потер лоб, пытаясь вернуть на место хотя бы крупицу воспоминаний.

Ну же, ну! Нет. Никак. Конфедератки, отложные воротнички, орлы в петлицах, удивленные брови, разинутые рты – и сразу же, почти без паузы: фургон, поющий Фишер, один и тот же позолоченный лик доброй бабушки на всех иконках, красный крест, надпись славянской вязью «Больница святой великомученицы Матроны Московской». Наверное, мы едем в «скорой помощи». И довольно старой, раз двигатель паровой, а не бензиновый. Ладно, допустим, «скорую» мы тоже угнали, но что же случилось до того?

– Память отшибло? – догадался Вилли Максович. На миг он отвлекся от дороги, обернулся ко мне и подмигнул. – Ничего, с первогодками это бывает сплошь и рядом. Типа контузии, от нервов… А вообще ты молодец, хвалю, инстинкты у тебя правильные. И вопил ты очень убедительно, и эпидемию вовремя приплел. Никогда бы не подумал, что такие крупные люди могут быть такими шустрыми. За полсекунды организовали нам проход… Только, деточка, учти на будущее: сибирская язва по-латыни все-таки «антракс», а не «коракс»…

При слове «коракс» в рюкзаке что-то щелкнуло и шумно завозилось. Ворон намекал, что ему уже пора выбираться на волю.

– Рано, птичка, терпи, – сказал Фишер. – Пока не приедем на место, лучше, чтобы тебя не видели… А ты, Иннокентий, глянь в окно: мы сейчас проехали дом номер восемь или восемнадцать? Со здешней нумерацией черт ногу сломит. Они бы, изверги, еще мельче написали. Если восемнадцать, придется разворачиваться.

– Все в порядке, – успокоил я старика. – Это был точно дом восемь, табличку я разглядел… А куда мы, кстати, едем?

– В гости к одному интересному человеку, – объяснил Вилли Максович. – Он нас, правда, не приглашал. Но ведь нам же надо где-нибудь отсидеться – пожрать, отдохнуть, почистить перышки.

– А этот интересный человек не будет против?

– Наверняка не будет. По меньшей мере еще часов двенадцать, – и старик кивнул на бессловесную мумию журналиста.

К дому Каретникова наша «скорая» подкатила три минуты спустя.

– Жизнь, конечно, полна дерьма, но мы попали в просвет удачи, – обнадежил меня Фишер. – Радуйся, деточка, нам чертовски везет.

Полоса везения выглядела так: внимательных ребятишек на качелях не было, любознательных старушек на лавочке не было, да и вообще рядом с подъездом не было ни лавочки, ни качелей. Имелся там, правда, сизый замусоренный газон, но в эти минуты ни одна живая соседская душа не выгуливала на нем собачек. Дверь подъезда номер три, по счастью, была открыта. Нужный этаж оказался всего лишь вторым. Носилки вписались в оба поворота. На лестнице никто нам не попался. Первые же два ключа из связки, найденной в кармане журналиста, подошли к обоим замкам на двери с числом 44. И только в самой квартире Каретникова возникла проблемка: куда пристроить мумию?