— Это все? — спросил Андрей и поднял на нее глаза.

— Все, — дрожащим голосом произнесла Алька. — Я сумасшедшая, да?

— В какой-то мере, — задумчиво ответил Андрей. — Не больше чем кто-либо другой.

— Ты… поможешь мне? — робко спросила Алька.

— Я попытаюсь. Но ты должна ответить мне честно на один вопрос.

Алька согласно кивнула.

— Скажи, ты так хлопочешь за этого Рыбакова, потому что чувствуешь себя виноватой в случившемся? Ты поступила бы так, если на его месте оказался бы кто-то другой? Кто-то из оркестра или… ну я, например?

Алька молча разглядывала стоящую перед ней сахарницу. В последние дни она много раз задавала себе этот вопрос и никак не решалась на него ответить. Но сейчас, видимо, пришла пора.

Она отрицательно покачала головой:

— Нет. Я делаю это не потому, что чувствую себя виноватой. Вернее, не только поэтому. И… ради кого-то другого я бы не стала… — Она опустила глаза.

— Хорошо, я понял, — пришел ей на помощь Андрей. — Именно это я и ожидал услышать.

— И… ты не уйдешь сейчас из-за того, что я так сказала?

— Нет, — твердо произнес Андрей. — Напротив, я сделаю все, чтобы этот парень вышел на свободу, если он действительно ни в чем не замешан.

— Но почему? — изумилась Алька. Она действительно не понимала. Только что она призналась Андрею, что спокойно оставила бы его в тюрьме, то есть бросила бы в беде на произвол судьбы. И он не послал ее, не вскочил, не выбежал вон. Это было необъяснимо.

— Ты глупая, Аля, — улыбнулся Андрей. — Я думал, ты умнее. Это очень просто: ты хочешь помогать своему Рыбакову, не ожидая, что он будет носить тебя за это на руках. Так?

— Да.

— А я хочу помогать тебе. И мне взамен тоже ничего не нужно. Ясно?

— А Галя?

— Она поймет. Она очень хорошо меня понимает. Наверное, почти у каждого есть человек, которому бросаешься помогать по первому слову или даже без слов. И не ждешь благодарности.

Теперь Алька понимала. Ей стало отчаянно грустно. Почему, ну почему она не может любить Андрюшку, такого благородного, непохожего на остальных, такого преданного и самоотверженного? Почему ей нужен далекий и чужой человек с недоверчиво-насмешливым взглядом и непонятной Альке, неведомой жизнью?

— Ты чем-то расстроена? — Виктор оторвался от разложенных на столе бумаг и внимательно поглядел на сидящую на диване Иру.

Она сидела так уже с полчаса, не двигаясь и не меняя позы, и это было для нее нехарактерно. Обычно Ирка всегда пребывала в движении и, даже если отдыхала, предпочитала делать это активно: вместо того чтобы валяться с книжкой или перед телевизором, начинала перемывать хрусталь в горке, разбирать шкафы или протирать люстры. Бездельничать она просто не умела.

Но сейчас она находилась в каком-то оцепенении. Это испугало Виктора.

— Что случилось? — Он встал с удобного кожаного кресла, подошел к Ире, сел рядом.

— Ничего. — Она печально улыбнулась. — Не обращай внимания. Тебе нужно работать, так работай.

— У тебя вид какой-то убитый. Я не могу сосредоточиться.

— Никак не забуду про сегодняшнее. Знаешь, Вить, словно чувствовала, неслась с Арбата как угорелая. Меня даже штрафануть хотели. Влетаю в зал и вижу немую сцену. Представляешь, их бы насмерть пришибло! Обеих!

— Осветитель сказал, крепление менять нужно было. Давно. А в смету прожектора не входят.

— А музыканты? — закричала Ирка. — Они в смету входят? Ты-то, ты хотя бы не говори так. Да, знаю я, знаю, что никуда не денешься, по одежке протягивай ножки. Но хоть молчать, делать вид… А! — Она безнадежно махнула рукой. — Не обращай внимания. Нервы ни к черту. Какой-то замкнутый круг — дома, на работе, в училище — везде одно и то же. Наверное, все дело во мне самой, вернее, в восприятии. Оптимистичные люди все принимают спокойно, как есть. А я из всего делаю трагедию.

— Я хочу, чтоб ты выбралась из замкнутого круга, — тихо произнес Виктор. — Мы выберемся из него.

Ира изумленно глядела на него, стараясь сморгнуть навернувшиеся слезы.

— Давай куда-нибудь уедем. Может быть, очень скоро это станет возможным. Поселимся где-нибудь недалеко от Марселя или Тулона. Ты будешь в оркестре играть, а я…

— Очнись, Витя. — Ирка весело, от души расхохоталась. — Откуда такие фантазии?

— Ты не хочешь уехать со мной? — обиженно спросил Виктор и отодвинулся.

— Я хочу. — Ирка обняла его, прижалась щекой к плечу. — Я хоть сейчас. Но, к сожалению, ничего у нас не выйдет.

— Почему?

— Во-первых, потому что через пару месяцев я тебе надоем хуже горькой редьки… Молчи, выслушай сначала. Что нас связывает? Кто мы друг для друга — два очень одиноких человека, по случайности оказавшиеся рядом. Разница в том, что у тебя это состояние временное, оно пройдет. Ты встретишь нормальную молодую девушку, полюбишь ее, а обо мне будешь вспоминать сначала с благодарностью, потом — с недоумением и, наконец, со стыдом.

— Чушь! — возмутился Виктор. — Ты говоришь, точно умудренная опытом старуха, но ты ведь не такая. Сама себе придумала все это, состарила себя на десять лет, читаешь мне лекции!

— Ладно, ладно, не кипятись, — ласково сказала Ирка. — В конце концов, я счастлива, и это главное. А сколько оно продлится, это счастье — месяц, год или больше, не имеет значения.

— Я говорил совершенно серьезно.

— А если серьезно, то куда деть Соню, маму? Куда деть мою профессию? За рубежом в моем возрасте никого не ждут с распростертыми объятиями.

— Такую скрипачку, как ты, — ждут.

— Брось, откуда тебе знать?

— Соню мы возьмем с собой, а матери оставим деньги. Ей хватит, чтобы нанять человека, который будет о ней заботиться.

— Как у тебя все просто!

— Так и должно быть. Усложняют жизнь трусы или неисправимые мечтатели, которым слабо что-то изменить, предпринять решительные шаги. Вот увидишь, у нас все получится.

— Хорошо. Может, ты и прав.

Ирка откинулась на подушки, увлекая Виктора за собой, чувствуя, как потихоньку отпускает ее беспричинная тревога, которая в последние дни не давала спокойно уснуть.

В камеру осторожно проник косой солнечный луч. Валера с угрюмым недоумением поглядел на желтую полоску, полную искрящейся пыли. Ах да, ведь уже наступил апрель. Значит, зима кончилась. Кстати, и день сегодня знаменательный, третье число. Сегодня ему исполняется тридцать один год. А он чуть не забыл об этом, да вот солнышко подсказало. Сколько Валерка себя помнит, всегда на его день рождения начинало припекать первое весеннее солнце. Смех — где он только не встречал свой день рождения, в разных странах и городах, пару раз даже в самолете. Но никогда не думал отметить его в таком месте. Хота на самом деле смешного мало, это уж он так, хорохорится просто. Понять пытается, как же это никто из оркестра не усомнился в том, что он убийца. Ладно там — вор или какой-нибудь мошенник, но убийца! За кого же его принимали все эти годы, если ни один из тех, с кем он девять без малого лет отыграл в Московском муниципальном, ничего не сказал следствию в его оправдание! Неужели он, Валерка, настолько всем поперек горла встал? От тюрьмы да от сумы не зарекайся — не зря так говорят. И все же где, когда наступил тот момент, когда дорожка незаметно повернула, тихонько так вбок пошла и привела его прямо сюда? Он знал, что и мать, и многие в оркестре считали, что Вера его до добра не доведет. Неужели они правы?