— А моя мать много раз за рубежом была в командировках. Но ничего мне не рассказывала. Да и я не спрашивала"™ о чем, — призналась Ольга.

— Мне часто горько бывает. Камчатка от Канады совсем недалеко. Почти рядом. От нас до Кубани куда как дальше — через Магадан… Если кто из чекистов узнал бы о моем желании навестить когда-нибудь своих… Знаю, что не придется, никогда не свидимся. А жаль… Их отец отпустил. Чтоб хоть они белый свет увидели. Словно почувствовал, что кому-то выжить надо. Не всем же в мужиках жить, — вздыхал Степан.

— А я, знаешь, когда была последний раз у Волкова в поссовете, приносила списки наших, для отоваривания в магазине, слышала, как он по телефону сказал, вроде двое поселковых сумели сбежать за границу. Забрались на пароход, который стоял на рейде. А утром судно ушло. Беглецов не сразу хватились. Когда поняли, куда могли исчезнуть, судно давно наши воды покинуло и догнать его было невозможно. А сбежали не какие-то пьянчуги. Дельные люди. Специалисты ценные, — говорила Ольга шепотом.

— Пьяницы никому не нужны. Им нигде места нет. Они и партейцы — всюду лишние, — почувствовал Степан, как дрогнуло плечо бабы. Но не отшатнулось. И мужик доверчиво прижался к виску Ольги.

— Нам с тобой не сбежать. Детей много. Ими нельзя рисковать. Самим бы можно, и стоило испытать судьбу. А с малышней— опасно. И так много погибло у нас. Сберечь бы уцелевших…

— Я не о том, к тому сказала, что люди убегают от новой власти. Ни должности, ни оклады, ни льготы не держат, когда нет уверенности в будущем. И, видно, эти не последние…

— Нам из Усолья эти пароходы тоже видны. Их от наших сразу отличишь, по роже. А толку? Они, как твои сказки. Близко, а в руки не возьмешь. И на зуб не положишь. Нас — усольцев, не то на пристань близко не пустят, в поселке не везде бывать можно. Сама о том знаешь, не хуже меня, — поникла голова Степана.

— Я часто думаю, неужели нам суждено до конца жизни в. Усолье быть, и никогда не уедем отсюда, ни мы с тобой, ни дети? — дрогнул голос Ольги.

— Видишь ли, толпа всегда предпочитала дураков. Ей никогда не хотелось работать до пота. Она поклонялась собственной лени и сытому пузу. А его она набивала за счет таких, как я! Отбирала, грабила. А чтоб я не возмущался, меня убрали. Теперь других искать будут, на чью шею взобраться можно и погонять. Заставлять работать на трепачей и бездельников. Конечно, хозяев поизведут. Земля оскудеет. Но это не сразу. Ну, скажи мне, моя милая, как сумеет обработать мое поле человек, какой пил без просыпу всю жизнь? И не только коня — заморенной курицы в сарае век не держал. Нечем самому было прокормиться, не то что ей горсть зерна посыпать. А его теперь — хозяином назвали. Отдали в общее пользование всякой никчемности моих коров, коней, овец, пасеку. Он не знает, что со всем этим делать, как им управлять. Ну и злобствуют, ломают, калечат. Оно ведь не только скотина, земля своих навыков, уменья требует. Им о том откуда знать? С жалкой полоской не умели управиться. Чего же ждать от таких хозяев? Да они все по ветру пустят. Где ты видела, чтоб пьянь научилась беречь общее добро, названное народным? Оно отнято у хозяев. И никому не пойдет впрок. Все пустят по ветру. Не получив пользы. Из толпы, да еще ленивой и завистливой, не сколотить артель. На это лишь семья способна. Большая, дружная, работящая. Но… Рассеяли по свету хозяев. Если когда-нибудь и соберут уцелевших — выжившие память имеют. И не поверят этим — партейным властям. Не вернутся в свои наделы. Не захотят убийц и негодяев своим хлебом кормить, гнуть на них спину до пота. Толпа покуда сыта — веселится, славит тех, кто кормит ее. Но стоит кончиться жратве, толпа сожрет своих кумиров вместе с лозунгами. Она откажется и проклянет, их. Опрокинет и н$ оглянется. Потому что она никогда не жила разумом. А только утробой. И она, только она, руководит поступками и мыслями толпы. Вот когда оскудеют поля, истощится колос, тогда и случится то, о чем я говорю.

— Хуже всего с людьми будет, Степа. И чем дальше, тем страшнее, — вздохнула Ольга и продолжила:

— Уж как я за эту власть! Как я ей верила! Жизнь за нее готова была положить. И даже здесь, не сразу, пелена с глаз упала. Представляю, Какою дурой казалась я вам.

— Нет! Дурой никто не считал. Понимали, что не прозрела. Не клевал тебя жареный петух в задницу по-настоящему, как каждого из нас. Потому не разуверилась. С этой партейной верой, как с болезнью, как с проказой надо обрывать. И люди когда-то поймут это. Все до единого. Она от чистого, от святого людей отрывает— от Бога! А не боящийся Господа и греха не страшится.

— Скажи, а ты меня любишь? — прервала внезапно Степана,

Вопрос застал врасплох. Но человек не стал кривить душой:

— У нас на Кубани о таком не говорят. Слова — шелуха. А суть их — жизнь докажет. Сама поймешь.

До самого рассвета проговорили Ольга со Степаном. О прошлом и будущем. Все вспомнили. И женщине с этого дня куда как легче стало жить в семье.

Прошли ее страхи и в отношении Лидии. Боялась поначалу, что осрамит, опозорит ее баба на все село. Но та даже виду не подавала, словно не было меж ними никакого разговора. И Ольга вскоре успокоилась.

Наладилась жизнь в семье. И Степану перестала она быть бабой вприглядку. Женой признал. Перед своими детьми и усольским людом. Прибавилось в селе еще одна семья. И Ольга, забыв прежнюю революционную фамилию, стала Свиридихой.

Пусть не венчаную (нет на Камчатке церквей, и не регистрировал браки ссыльных поссовет) новую семью признали те, кто делил с нею все горести незаслуженного, обидного наказания. И все вошло в свое русло и иною не может быть.

…В тот день Ольга, как всегда, покормив детей и мужа, торопливо собиралась на лов семги. День выдался серый, пасмурный. И вода в море казалась грязной. Но шторма не было. Лишь небольшая качка, к которой давно привыкла бригада ссыльных рыбачек.

Ольга первой влезла в лодку. Села за весла. Вместе с нею закинуть сети отправились еще трое женщин. Сети легко скользили в воду из лодки. Женщины торопились. Над морем внезапно опустился густой туман. Все четверо заметили его лишь когда разогнулись. Нужно было заводить сеть, замыкать косяк. Рыбачки причалили лодку. Вышли на берег. И вместе с оставшимися на берегу вытащили первый улов. Он оказался очень хорошим и превзошел все ожидания. Обрадованные первой удачей, бабы уже веселей залезли в лодку и снова начали забрасывать сети в море.

За работой никто не заметил гулкой необычной тишины, которая, казалось, оглушила море. Даже горластые чайки не носилась, над водой. Она, серая, разгладилась, погасив в утробе волны. Море, словно заснуло, обманывая людей, готовилось к небывалому, ураганному шторму, который всегда возникает внезапно, неведомо когда и откуда… Никто ни разу не видел начала его рожденья, а до конца далеко не всем удавалось дожить. До его смерти, до спокойного утра, после бурь выживают счастливцы. Таких на свете немного. И усольских баб судьба не баловала покоем. И ни разу не назвала счастливой…

Рыбачки на берегу сортировали рыбу, готовили к сдаче на рыбокомбинат. Приемщик уже пошел к трапу баржи — сдавать улов. А Ольга снова развернула лодку в море. До обеда решили сделать еще один замет.