– Что надо? – наконец разлепился один глаз, холодный и властный.

– Душу твою хочу забрать! Душу! Вот только нет ее у тебя!

Заплакал. Сел на диван.

– В чем дело? – надменно поинтересовалась она.

– Что ж ты, сука?! – утираясь, плакал я. – Наши с Настей книжки пропила? Ты что же, не понимаешь – это последнее, что есть у нас!

Вместо раскаяния – улыбка зазмеилась:

– Ошибаешься, Венчик! Твое как раз не взяли они. Сказали – такого говна им не надо! Посмотри, – кивнула торжествующе.

Поднял сумку ее, валявшуюся в пыли. Точно! По тяжести уже чувствовал

– не врет. Честная! Мое тут. Лишь Настины книги продала. Но радоваться ли этому? Нет. Злоба отчаянием сменилась. И это хорошо.

Злоба неконструктивна. Помню, когда решил из больницы ее забрать, обнялись, счастливые, и сказал ты себе: ради этого момента можно все претерпеть!.. Претерпел?.. Но еще не все.

– Ну… убедился? – гордо произнесла.

Этого не претерпел.

– Что ты со мной сделала? – завопил. – Я ж для тебя жизнь свою сжег!

– Заметил, что при этом тычу забинтованным пальчиком в дырку от зуба… Почетные раны мои. Но как я их получил конкретно, ей, думаю, не надо говорить. Моральный мой вес на нее не действует. Ей вообще ничего не надо говорить!

Наскреб денег по сусекам, рванул в “Букинист”. Он уже закрывался, но я пролез. Выкупил Настины книги. Пришел. Кладовку открыл. Книги на полку расставил – Настины, а заодно и мои. На Толстого глянул. Вот так, Лев Миколаич! Мы тоже что-то могем!.. Теперь надо идти мириться.

Но она не желает, видите ли! Презрением встретила меня. Чтоб как-то хоть успокоиться, хлебнул чаю, что перед нею в чашке стоял, – и задохнулся! “Чай”! Водка наполовину! В больничке этому научилась? Не зря я столько денег заплатил!

– Продала ты за водку нас! – прохрипел я. – Неужели ничего лучше водки нет?!

– Что может быть лучше водки? – усмехнулась. -…Лучше водки может быть только смерть!

– Тогда пей! – Я выплеснул чашку ей в лицо.

Не отводя от меня ледяного взгляда, она медленно обтерла рукой щеки и потом звонко расцеловала каждый пальчик. Зазвонил телефон. Боб!

Работодатель. Рабовладелец.

– Ну? Чего делаем?

Трудно как-то сформулировать. Я молчал.

– Бабки нужны тебе? – не дождавшись энтузиазма, он надавил.

Мне – нет!.. А ради этой суки я не собираюсь говно топтать!

– Нужны. Но ты же видел, Боб! Своего говна мне хватает! Не до тебя!

– Ну смотри, – с угрозою произнес, трубкой брякнул.

И под пулю она меня подведет, даже просто.

Звонок. Видимо, уточнение – когда киллера ждать.

– Ну? Надумал?

Кузя! Я рад.

– Еду! – сразу сказал.

– Пр-равильно! – Кузя воскликнул.

Хоть один есть у меня друг!

– Как я приеду? – Настя сказала. – У меня ж в компьютере все!

– Ну так тащи сюда компьютер!

– Нет!

– Ну как хотите! – трубку повесил.

Я тоже что-то могу хотеть – например, жизнь свою спасти.

…Досви – Швеция!

С маленькой котомкой из дома ушел. Свобода! Стоял на ледяном углу, поджидая Кузю.

Кузя, друг! Все друзья мои, шестидесятилетние шестидесятники, ездят на ржавых тачках эпохи зрелого социализма, все были тогда кандидатами-лауреатами. За светлое будущее боролись. Напоролись!

Тормознув, Кузя скрипучую дверку открыл, и я нырнул в уютную вонь: аромат бензина, промасленной ветоши. Хоть боремся с ним за чистоту атмосферы, не жалея сил, добираться к высокой цели приходится, вдыхая бензин… Что, несомненно, усиливает нашу решимость покончить с этим злом.

– Этот губернатор /ваш,/ – Кузя усмехнулся – весь город перекопал, к юбилею готовясь, ни пройти ни проехать!

Глянул на него. Эх ты, седая борода! Все неймется? Дух у нас такой.

– Ничего, найдем на него управу! – он боевито сказал.

Я робко поежился. Круто берет! Сразу видать – свободного общества представитель. Глядишь, и я на свободу вырвусь через него!

Кузя, голован, среди нас самый успешный, международное сообщество консультирует – куда нас, грешных, девать.

И помогает! Куда б я без него сейчас делся? В запой? Но у нас в семье есть уже один пьющий член – этого достаточно. А я благодаря

Кузе вхожу в мудрую международную жизнь.

Затряслись по набережной Фонтанки. Трехсотлетие города близится – а нормальных дорог нет! Это уже моя собственная смелая мысль.

А если уж я такой смелый, надо еще одну важную вещь сказать.

– Слышь, – Кузю просил, – а чего вы Боба-то совсем отбрили? Он, можно сказать, всю душу в эти сучья вложил!

– У твоего Боба, – Кузя со скрипом переводил рычаги, явно перенося свою дорожную злость на нашего друга, – со вкусом не все о’кей. И с репутацией – тоже.

– А что такое?

Человека вообще-то легко закопать!

– Ведь это ты, по-моему, его породил? В Африку сунул. Помнишь, еще просил меня “уравновесить” его? – я напомнил.

– Я его породил!.. – мы ухнули в яму, -…я его и убью! – Мы кое-как вылезли из ямы на асфальт. – В Швеции советую тебе о нем не вспоминать. Скомпрометируешь идею.

Ни фига себе! “Сучья” – это же его идея была. И теперь – он же ее компрометирует? Ловкий поворот! Вспомнил, как мы с Бобом бились в

Москве. Правда, целую лестницу телами врагов я не усеял, как он, но зуба своего, помню, лишился – языком нащупал остренькую дыру. Мне таперича, выходит, платят, чтоб закопать Боба, моего друга, навсегда? Выйти, что ли? Проходняками тут до дома недалеко. Прийти, снова шею подставить: душите меня? Ни вперед, ни назад. Уж вперед все-таки лучше. На шведском острове погощу, хоть простора немножко вдыхну. “Третье дыхание” уже пошло, прерывистое, – без кислорода нельзя.

– А чем Боб так уж отличился? – все же спросил.

– А ты не знаешь? В глазах международного сообщества он труп – и в политическом, и в этическом.

Сразу в двух смыслах труп – это даже для Боба много.

– Хорошо, что не в физическом! – вырвалось у меня.

– На что ты намекаешь? – Кузя вспылил. – Мы подобными делами не занимаемся!

Ну ясно. И других дел хватает. Мы уже вырулили на шоссе к аэропорту.

Среди мелькающих придорожных реклам (“шоколад”… “виски”) вставал время от времени большой плакат с Кузиным портретом. Тревожно взъерошенный, с растрепанной бородой, он стоял у сожженного леса и вопрошал всех: “Доколе?” Я опустил стыдливо глаза: словно и ко мне относится этот упрек. Ну ясно: в связи с выборами ему поручено природу охранять. А двоих на плакат не поместишь. Вдруг мы с Кузей вздрогнули: на одном плакате рядом с “Доколе?” было подписано: “До