— Тогда вы внимательно выслушаете то, что я скажу вам. По-моему, в вашем окружении есть люди, стремящиеся укоротить вашу жизнь.

Карл вздрогнул. Его охватил более сильный, чем когда-либо, страх смерти.

— Что ты обнаружила? — спросил он.

— Я не могу утверждать, что я раскрыла заговор. Это какое-то чувство — оно предупреждает меня. Я тебе вроде матери, Карл. Я ощущаю, что ты в опасности.

— Ты думаешь, что кто-то пытается отравить меня, Мадлен?

— Я уверена в этом. Мне не всегда удается проверять то, что ты ешь и пьешь, и это вселяет в меня беспокойство. Мне пришло в голову, что убить тебя во время такого путешествия легче, чем дома, где ты окружен друзьями и докторами.

— Мадлен, выкладывай все начистоту.

— Кое-кто опечален тем, что месье Анжу покидает нас вопреки его воли. Кое-кто желает видеть герцога на твоем месте, поэтому этот человек обрадовался бы твоей смерти.

Карл бросился в объятия няни.

— О Господи, я боюсь ее. Я знаю, что ты говоришь правду, дорогая няня. Я бы хотел, чтобы ты действительно была моей матерью. Что я могу сделать? О Мадлен…

Он огляделся по сторонам.

— Месье де Колиньи был моим другом. Он сказал, что она — мой злой гений. Он предупреждал меня, как и ты сейчас. Если бы я прислушался к его совету! Тогда я бы не позволил толкнуть меня на организацию ужасного убийства невинных… кровавой резни. Но я не мог избежать этого, Мадлен. Злой гений постоянно со мной, Мадлен.

— Ты должен изгнать его со двора, мой дорогой. Ты ни в чем не виновен. Но давай лучше подумаем об опасности, которая подстерегает нас.

— Мадлен, что я могу сделать? Если решено, что я должен проглотить яд, боюсь, это произойдет. Намеченные жертвы никогда не спасаются.

— Этого не случится, — сказала Мадлен. — Ты — король. Мой малыш, ты часто забываешь сей факт. Давай поедем назад в Париж с теми, кому мы доверяем. Ты должен немедленно объявить о нашем намерении вернуться. Королева-мать, ее фрейлины и друзья поедут с господином герцогом в Лоррен. А мы возвратимся назад счастливыми и невредимыми. Сделай это, мой Карл, порадуй твою старую Мадлен, которая любит тебя как родного сына. Если с тобой случится что-нибудь ужасное, мое сердце будет разбито.

— О Мадлен, — всхлипнул Карл, — как хорошо иметь настоящих друзей. Я не одинок, верно? Меня любят. Мои руки обагрены кровью, меня называют сумасшедшим, но я имею добрых друзей, правда?

— Мадлен всегда будет любить и охранять тебя, — сказала няня.

Катрин попрощалась со своим любимым сыном.

— Мой дорогой, — сказала она, — ты должен ехать, но, поверь мне, наша разлука будет недолгой. Если бы я располагала достаточной властью, ты бы остался в Париже.

Анжу пришлось довольствоваться этим. Он догадался, что внезапное решение короля не сопровождать кавалькаду дальше Витри-сюр-Марн и его немедленное возвращение с друзьями в Париж означало, что кто-то из них раскрыл планы королевы-матери. Он снова осознал, что мать не всемогуща. Люди относились к ней все более настороженно.

Он горько заплакал и назвал себя самым несчастным человеком на свете.

— Я вынужден расстаться с принцессой, которую я люблю, и матерью — моим верным другом; я должен покинуть мой дом и семью. Как печальна участь короля.

Сильнее всего он хотел стать королем, но королем Франции, а не Польши. Однако ему досталась роль изгнанника; он играл ее тонко, сдержанно, следя за тем, чтобы слезы не испортили ему цвет лица, не вызвали чрезмерного покраснения век его удлиненных темных глаз.

Но оставив позади французскую границу и двигаясь по Фландрия, через территорию которой шла дорога в Польшу, он стал понимать, сколь тяжкая часть путешествия началась. Он вступил со своей свитой в маленький городок; Анжу ждал такого же ликования толпы, какое он видел в начале путешествия; он приготовился улыбаться собравшимся горожанам, которые, как уверяли герцога приближенные, будут восхищены его видом так же, как встречавшиеся с ним польские посланники.

К его ужасу, он обнаружил, что многочисленные люди на улицах были не иностранцами, а французами — мужчинами и женщинами, недавно бежавшими из Франции от преследований гугенотов, в которых он, Анжу, сыграл заметную роль.

Они кричали ему вслед:

— Вот он, щеголь! Пижон! Тот самый, кто обагрил свои руки кровью мучеников! Где вы были, месье, двадцать третьего, двадцать четвертого августа? Ответьте!

Он съежился под взглядами людей. Они бросали в него комья грязи и навоза; Анжу в ужасе видел дурно пахнущие пятна на своем роскошном костюме. Он и его спутники могли лишь пришпорить лошадей и уехать прочь под злой смех французских беженцев.

Это было весьма тягостное путешествие. Анжу боялся входить в города; он страдал от отсутствия комфорта. Он тосковал по своей очаровательной любовнице, по парижской роскоши и удобствам.

— Куда мы едем? — жаловался он. — В чужую страну. Как я смогу жить среди дикарей? Моя мать обещала, что я покидаю дом ненадолго, но как она сможет этого добиться? Мой брат больше не считается с ней. Как бесцеремонно он бросил нас в дороге! Она не имеет теперь над ним власти. Карл боится меня… поэтому я выдворен из Парижа. Возможно, навсегда.

Но несчастного Анжу ждали еще большие потрясения. Курфюрст принял его весьма любезно; этот человек не мог поступить иначе, поскольку сейчас он не воевал с Францией; но Анжу, помня о том, как его встречали французские беженцы и некоторые местные жители этой протестантской страны, желал только одного — поскорей попасть в Польшу.

— Ваше появление — большая честь для нас, — сказал курфюрст, но он держался так, словно не очень-то дорожил этой честью. Курфюрст и его соотечественники, одетые крайне просто, заставили Анжу смутиться и показаться себе смешным, чего никогда не случалось дома. Развлекая гостя и демонстрируя ему свое почтение, эти люди давали понять Анжу, что они постоянно помнят о дне Святого Варфоломея и считают нового короля Польши виновным в кровопролитии.

Когда банкет, устроенный в честь Анжу, завершился, сам курфюрст провел гостя в отведенную ему комнату. Она была тускло освещена; когда Анжу остался наедине с несколькими приближенными, он заменит фрески. Взяв свечу, чтобы рассмотреть их тщательней, Анжу вскрикнул от ужаса и едва не уронил подсвечник. Он увидел изображение парижской площади, заваленной громоздившимися друг на друга трупами. На первом плане выделялось обезглавленное тело. На лицах людей — мужчин и женщин с белыми крестами на шляпах — были зловещие улыбки.

Анжу вздрогнул и отвернулся, но его взгляд тотчас упал на другую фреску. Там тоже был изображен Париж, охваченный еще более страшным кошмаром.

На третьей фреске Анжу увидел чудовищные сцены, происходившие на фоне панорамы Лиона, на четвертой был изображен объятый безумием Руан. Все четыре стены комнаты были расписаны сценами варфоломеевской резни, причем это было сделано так реалистично, убедительно, что Анжу не мог избавиться от эффекта своего личного присутствия на этих улицах, среди продолжающихся зверств.