После второго выступления Сергея в честь Прокофьевых устроили прием в еще одном конфискованном особняке. Сохранилась фотография, сделанная на этом вечере. Довольный, сияющий композитор в костюме-тройке и галстуке сидит через три стула от Лины, одетой в леопардовое пальто. Шею украшают длинные жемчужные бусы, а волосы уложены в модную прическу-боб. Слева сидит Мясковский, строго одетый, с козлиной бородкой, а справа – Александр Мосолов, дерзкий молодой композитор, автор сенсационного балета под названием «Сталь». Стол заставлен бутылками шампанского, а издалека в камеру смотрит лысеющий усатый Цейтлин. Несколько человек, включая Держановского, выстроились за спиной Прокофьева, чтобы сфотографироваться на память.

На фотографии, сделанной в другой день, Лина и Сергей позируют на улице: ее леопардовая шуба и шляпа и его щегольской костюм контрастируют с серой и черной одеждой Цейтлиных и Цуккеров. На третьей фотографии, по ошибке подписанной «Москва, 19 января 1927», хотя в Москву они прибыли 20 января – во всей красе предстает элегантность парижского гардероба Лины. Единственное, чего не удалось запечатлеть на пленку, – аромат французских духов. На шее у Лины ожерелье с камеей, она одета в кофточку с воротником-шалькой и очень смелые по тем временам чулки в ромбик, а на левой руке можно разглядеть тонкий ободок по-американски скромного обручального кольца. Справа Сергей в костюме, свитере на пуговицах и накрахмаленной рубашке, с ослабленным узлом галстука. Оба выглядят усталыми. В 1982 году в интервью с Харви Саксом Лина вспоминает, что «Сергей был измотан, я тоже, и мы хотели уехать как можно быстрее, но они не отпускали нас и все время пили»[227].

Визит Прокофьева стал настоящей сенсацией. Сергея осаждали просьбами об интервью, уроках для начинающих композиторов, а иногда звонили с непристойными предложениями. Музыка Сергея не слишком соответствовала консервативным вкусам того времени, но международная известность производила должное впечатление. Возвращение Прокофьева, пусть даже на несколько недель, было пропагандистским ходом, обыгранным в советских средствах массовой информации.

В Соединенных Штатах музыку Прокофьева часто ругали, но на самом деле Сергея нельзя было назвать радикалом. По крайней мере, по сравнению с русскими композиторами, чей творческий рост происходил при Ленине. Отражая шумный, футуристичный дух революции, композиторы, среди которых были Мосолов, Александр Кенель, Николай Рославец, Всеволод Задерацкий, создавали авангардистские, четвертитоновые сочинения, индустриальные симфонии, песни, основанные на рекламных объявлениях в газетах. Иногда новая музыка рождалась путем импровизации прямо на сцене, во взаимодействии со зрителем. Существовала пролетарская музыкальная организация, члены которой получали все больше и больше привилегий от власти за написание пропагандистских хоровых песен и маршей. Мосолов, однако, будет помещен в черный список как буржуазный модернист, а в 1937 году приговорен к тюремному заключению по обвинению в «хулиганстве» и будет вынужден, демонстрируя раскаяние, сочинять музыку для ансамблей народных инструментов[228].

Двадцатилетний Дмитрий Шостакович окончил Петроградскую (бывшую Санкт-Петербургскую) консерваторию и сочинил свою Первую симфонию, но Сергей не знал его сочинений, помимо тех, которые, казалось, были похожи на его собственные. Композиторы, которых он встречал во время гастрольной поездки и с кем позировал на групповых фотографиях, были его старыми знакомыми, а не представителями нового поколения.

4 февраля в Московской консерватории снимали новостной сюжет о Сергее, сосредоточив основное внимание на его исполнительском мастерстве. Он выбрал allegro con brio, финал Четвертой сонаты для фортепиано, но заявил, что шум от камеры и яркий свет ламп мешал ему, поэтому он «врал отчаянно». Затем его снимали в фойе вместе с Линой, которая была в том же леопардовом пальто. Эта вещь произвела фурор среди московских модниц. Часть пленки сохранилась. Можно увидеть крупный план рук Прокофьева, играющего на рояле. Звук, к сожалению, отсутствует. Ни одного кадра с Линой не уцелело.

В Москве концерты Прокофьева имели невероятный успех. Он появлялся на сцене под гром аплодисментов, и публику не смущало, что от волнения композитор не мог играть свои лучшие произведения. Лину просили выступить, но она отказалась, сославшись на усталость и больное горло. Несмотря на это, ее тоже обхаживали и превозносили.

1 февраля Цуккер пригласил Лину в Оперную студию Станиславского на оперу Римского-Корсакова «Царская невеста». Она была в восторге от голосов, и Цуккер предложил ей поступить на работу в этот театр. Лина растерялась, поскольку больше не планировала петь в опере. Общие концерты с мужем и без того требовали много сил, как физических, так и духовных. Много лет спустя в интервью Лина расскажет, что слушала несколько опер в этом театре и сам великий Константин Станиславский просил, чтобы она выступала у него. «Но я сказала: «Как я могу? У меня семья. Я никогда не брошу своего мужа и детей»[229]. Это случилось либо во время гастрольной поездки в 1927 году, либо в следующий приезд. А возможно, лестное предложение Лине сделали уже после окончательного переезда в Москву – она не могла вспомнить.

Сергей с Линой обедали в первоклассных гостиничных ресторанах, предлагавших дефицитные русские деликатесы, избегая заведений общепита, предназначенных для простого народа. Иногда Сергей ел на ходу, купив вареники с капустой или с картофелем у закутанных в сто одежек уличных продавцов, а иногда, в память о студенческих годах, ел щи, вафли и пил чай с малиной. Лине запомнилось, что рядом с «Метрополем» продавали масло и селедку в бочках.

5 февраля Прокофьевых пригласили на обед в Кремль. Мероприятие организовала Ольга Каменева, председатель Всесоюзного общества культурных связей с заграницей (ВОКС). Согласно занимаемому положению, она имела много привилегий, в том числе квартиру в Кремле, но положение ее было шатким. Ее высокопоставленный муж, Лев Каменев, выступил против сталинской экономической политики – жестокой, насильственной коллективизации, последовавшей за ленинскими реформами на основе свободного рынка. Но что еще хуже, Каменева была сестрой Льва Троцкого, противника Сталина. Всех троих ждал страшный конец. Хотя Каменева пыталась казаться женщиной изящной и утонченной, Лина нашла ее грубой, а Сергея оскорбил приказ развлекать хозяйку и ее невестку, ученицу балетной школы, игрой на рояле. За обедом они не хотели делиться впечатлениями от России, но им не оставили выбора. И Сергей «ругал то, что плохо за границей, и хвалил то, что хорошо в СССР, не выходя, разумеется, за рамки искусства. И таким образом выходило, что мы, в сущности, со всем согласны». Лина наслаждалась болтовней с англичанкой Айви Лоу, женой дипломата Максима Литвинова. Большую часть времени Айви, не имевшая особых служебных обязанностей, занималась переводами и литературным творчеством; позже она преподавала так называемый Basic English – основы английского языка[230]. Лина пришла в восторг от ее рассказов о жизни в высших кругах Советского Союза, и они договорились встретиться в Париже. Вечер затянулся, к тому же угощение не произвело на гостей особого впечатления.