шпагу, как Фред Астер – на тросточку, и раскачивался из стороны в сторону, Джордж, достав из кармана шариковую ручку, подписывал черенок метлы… уличные бузотеры.

Фран просила ее подождать, но вмешался Ромео. Утомившись на репетиции, он сообразил снять майку и теперь стоял со шпагой у бедра, облокотившись на собственный автомобиль – видавший виды белый «фольксваген-гольф», прерывая словесный поток лишь для того, чтобы хлебнуть воды из большой бутылки, с которой не расставался: как дельфин при перевозке, он нуждался в жидкости. У Майлза был торс, иначе не скажешь: мускулатура словно прочерчена и заштрихована, как на моих рисунках; а вдобавок он выучил эту позу, излюбленную голыми по пояс тинейджерами: взяться за левый бицепс правой рукой, чтобы обозначился мясистый рельеф молочных желез. Когда он пил, вода из бутылки стекала у него по шее и груди; до меня донесся стук – это Люси уронила свою палку.

– Варежку не разевай, Люс, – сказал ей Колин, и Люси ткнула его шпагой.

Фран, скучая, поглядывала в мою сторону.

– Минуту, – беззвучно выговорила она и подняла указательный палец.

Я увидел, как Майлз схватил Фран за локоть, и рука сама потянулась к рукояти палки от швабры, но тут Фран внезапно крутанула сосок Майлза, будто выключила радио. Майлз взвыл, а Фран со смехом отошла:

– Господи, я думала, он никогда не… спасибо, что подождал. Идем.

Свою шпагу я уложил поперек руля.

– Вы с ним и раньше были знакомы?

– Нет, но впечатление такое, будто я его знаю всю жизнь, если ты меня понимаешь. Вообще-то, он беззлобный, но слушать его невыносимо. Стоит только заговорить кому-нибудь другому, как он тут же начинает пить воду, ты заметил? Думаю, это для того, чтобы не тратить время на выслушивание.

– О чем же вы беседовали?

– О требованиях, предъявляемых ролью. Ему явно не хватает уверенности в себе. «Не знаю, могу ли я соответствовать». Так он говорит. Хочет, чтобы ему возражали.

– В принципе, он красивый.

– Не думаю, что эта весть будет для него полным сюрпризом.

Сзади заскрежетал гравий, и мы посторонились, чтобы пропустить машину Майлза; он лениво махал из окна голой рукой под музыку Боба Марли.

– Немного регги, – сказала Фран. – Почувствуем, каков на вкус Кингстон. Не на Ямайке, а Кингстон-на-Темзе.

– Он только помехи создает – это называется «джемин».

– Правильнее говорить «джеминг», Боб, – с «г» на конце. И потом, что за радость – с голым торсом садиться за руль? Кожаные сиденья горяченные, как жареная кура. Слушай, ничего сейчас не говори, но сдается мне, он сделал депиляцию груди. Его первый важный шаг в трактовке роли: «себе на заметку. Ромео должен быть скользким как угорь». Нет, он, естественно, качок и все такое, но поверь: девушки вовсе не так на это падки, как считают парни. Если туловище – как на схеме у мясника. Филей, грудинка, тонкий край, огузок…

– А Люси, по-моему, в восторге. Кажется, она слегка на него запала.

– Ну еще бы, такой шкаф. Деревянный. Даже не деревянный – гипсовый.

– А ты?

– Я?

– Ты не… тебя к нему не тянет?

Она с полуулыбкой стрельнула глазами в мою сторону и отвела взгляд:

– Чего не сделаешь ради сценического успеха! Но в жизни? – Она изобразила легкое содрогание. – Такой парень… он весь как на ладони. Ходячий список достижений. Зимой регби, летом крикет, член дискуссионного клуба, без пяти минут студент Оксфорда или Кембриджа. А загадка-то где? Мне интереснее, когда… ой!

Ей в ребра уперлась палка от швабры.

– Это нечаянно, – сказал я, готовый запустить деревянную палку подальше, как копье. – Сейчас от нее избавлюсь.

– Ты что! Тебе нужно с ней сродниться!

– Мне такая родня ни к чему, зашвырну ее в лес.

– А вдруг Алина узнает? Давай-ка лучше вот сюда…

Мы стояли около сторожки – крытого сланцем домика на пересечении подъездной дороги с ведущей под горку тропой. Фран убрала палку с глаз долой, за дверную раму, и немного помедлила.

– Что ты там делаешь?

Она огляделась, чтобы убедиться в отсутствии посторонних глаз, и подергала ручку двери, едва державшуюся на хлипкой накладке. Краска давно облупилась, древесина подгнила: садани как следует плечом – и заходи. Но вместо этого Фран привстала на цыпочки и пошарила на притолоке – «есть!» – и достала массивный ключ, красноватый от ржавчины, прямо как из сказки.

– Рискнем?

Ключ застревал в замочной скважине, но Фран толкнула дверь – и перед нами открылась маленькая темная каморка. На полу лежали старые, линялые коврики; узкие, высокие оконца скрывали грязноватые желтые занавески. Внутри было зябко, как в погребе, из мебели там помещался только необъятных размеров старинный кожаный диван с торчащими пучками конского волоса.

– Здесь Полли держит заложников, – сказал я.

– Из прошлогоднего спектакля «Сон в летнюю ночь». Спаси-и-и-ите! – Она притворила за нами дверь. – И все равно, – сказала Фран, – на будущее полезно знать.

В течение следующего месяца я еще не раз возвращался к этой реплике.

Коричневые склянки

Дома было душно и тихо; я с трудом удержался, чтобы тут же не унести ноги. После выходных тоска обволакивала туманом все помещения, проникала в каждый угол; сейчас отец лежал при задернутых шторах у себя в спальне поверх одеяла, спиной к двери.

– Спишь?

– Задремал немного. Всю ночь промаялся.

– Так не надо весь день спать.

Ответа не было.

– Погода отличная. Может…

– Мне и так хорошо.

– Хочешь, я что-нибудь…

– Нет. Все в порядке.

Я замешкался на пороге. Кто-нибудь другой, более сообразительный и добрый, нашел бы верный тон, откровенный, легкий, не омраченный страхом, злостью и раздражением. Остановился бы у кровати, чтобы увидеть отцовское лицо. Но спертый воздух пронизывали лучи предзакатного солнца, в которых плясала пыль; в этой обстановке от меня ускользали и слова, и голос, так что проще оказалось закрыть дверь с другой стороны и попытаться забыть увиденное.

Я включил компьютер и сел играть.

Слегка не в духе – это было одно из наших расхожих выражений. Не по себе, грустно. Мысли не дают покоя. Тревожно, муторно. Настроение неважное, паршивое, ниже плинтуса. Подавленность, упадок сил, тягостно, уверенности нет, с финансами туго. У нас развилась поразительная способность придумывать уклончивые фразы и эвфемизмы – как в игре, где правилами запрещено произносить определенные слова.

Но эти слова – «клинически», «хронически» – в скобках присутствовали среди прочих, нервируя нас медицинским привкусом: если даже они не предвещали отправки в дом хроников, то уж всяко сулили курс психиатрического лечения и временную изоляцию. Мы утешали себя как могли, связывая отцовское состояние