– Там, куда я еду, совсем не так интересно, как в Америке.

– Я с тобой!

– Подожди. Я еду в маленькую деревню, и, может быть, мы никогда уже не вернемся в Москву.

– Куда угодно, только с тобой!

Бегун снова обнял его.

– А вон и мама, – сказал Павлик, глядя ему через плечо. – Пойдем скажем ей!

У ворот стоял вишневый «мерседес», Лариса шла по дорожке к крыльцу, еще не видя их. Бегун схватил Павлика за руку и кинулся обратно в школьную дверь, по лабиринту коридоров к черному ходу. Еремей бежал за ними.

– А почему через забор? – удивился Павлик.

– Так ближе. – Бегун подсадил его, перелез следом. Едва он спрыгнул на землю, на него навалился охранник, умело выкрутил руку за спину, прижимая к земле.

– Уйди, гад! Это мой папа! – Павел молотил его по спине маленькими кулаками.

Охранник, держа Бегуна одной рукой, поднес к губам рацию.

– Помоги! – крикнул Бегун застывшему в растерянности Еремею. Тот оглянулся – рядом стояли грабли на длинной ручке с двурогой развилкой у гребенки. Еремей наступил ногой на гребенку и оторвал ее, одним взмахом поймал охранника развилкой за горло и завалил навзничь, глубоко вогнав рога в землю. Тот захрипел, разевая рот, выкатив глаза, судорожно пытаясь освободиться.

– Здорово! – крикнул Павел. – Он, гад, всем улыбается, а когда никто не видит, девчонок хватает за что нельзя!

Бегун прыгнул в машину, предусмотрительно оставленную поодаль от ворот.

– Знакомься, Павел! – сказал он, заводя мотор. – Это Еремей. Он сначала покажется тебе странным, но он классный парень!..

– Разве мы не поедем домой? – удивленно спросил Павлик, оглядываясь.

Бегун давно уже кружил по переулкам в центре.

– Домой нам нельзя. Я думаю, твоя мать подняла на ноги всю милицию, – ответил он.

– Я хочу есть, – виновато сказал Павлик. – И пить…

Бегун остановился у шикарного супермаркета.

– Эх, гулять так гулять! – махнул он. – Бери, что хочешь!

Пока они с Павлом набивали всякой всячиной тележку, Еремей неприкаянно бродил между полок, разглядывая яркие этикетки. И вдруг встал, пригнувшись, нос к носу с громадным игрушечным медведем, ожидая, что тот сейчас заревет и поднимется в рост.

– Как настоящий, правда? – сказал Павлик. – Я всю жизнь про такого мечтал. Жалко, дорогой… – он запанибратски хлопнул медведя по башке, тот разинул пасть и грозно рыкнул.

Бегун распечатал пачку долларов и заплатил, взяв сдачу рублями. Нагруженные покупками, они вернулись в машину и принялись распаковывать целлофановые обертки с ветчиной, сыром и ломтиками хлеба, коробки с шоколадом и печеньем. Еремей глотал голодные слюнки, но ни к чему не притрагивался.

– Здорово! А Джеймс, хоть и богатый, за каждый доллар трясется, – сказал Павлик с набитым ртом. – Считает, кто сколько съел… На, – протянул он Еремею кока-колу. – Я вообще-то «севен ап» больше люблю, но кока тоже ничего.

Еремей повертел в руках банку.

– Вот здесь. – Павлик дернул за кольцо, раздался хлопок, поднялось и растаяло облачко, и в банке забурлили пузыри.

Еремей испуганно выронил банку из рук:

– Что это?

– Кровь невинно убиенных младенцев, – ответил Бегун, отхлебывая из своей. – Знал бы – картошки в мундире тебе купил…

Рано стемнело, над городом вспыхнули разноцветные рекламы, ярко осветились витрины. Мимо промчалась милицейская машина, завывая сиреной и полыхая мигалкой. Еремей смотрел на тысячи окон, горящих в беззвездном небе, на слепящие фары и уползающие вдаль колонны красных стоп-сигналов. Он устал от напряжения, от дымного смрада и рева моторов, от мелькания лиц и огней, ему легче было отмахать пятеро суток по тайге, от Рысьего в Белоозеро, чем прожить день в Москве.

С вокзала Бегун позвонил Грише в Переславль и отдал билеты Павлику.

– Павел, ты остаешься за старшего, – сказал он. – Еремей не знает многих простых вещей. Вы доедете до станции Переславль-Залесский, там вас встретит мой хороший товарищ. Его зовут Гриша, он маленький и с бородкой и похож на доброго гнома. Если вдруг вы с ним разминетесь, тебе надо добраться до музея. Вот деньги – возьмешь такси. Со всеми разговаривать будешь ты, Еремей будет глухонемым. Как будто игра такая, понимаешь? Я приеду завтра.

– Еремей, – обратился он к охотнику. – Я думаю, ты сыт Москвой по горло. Это мой город, здесь ты мне не нужен. Ты ведь не взял бы меня на берлогу? А тут страшнее, чем хозяин, тут бешеные волки. Ты мне не сможешь помочь и будешь только мешать. С тобой мой сын. Я отвечаю за Спаса, ты отвечаешь за Павла.

Еремей сдался.

Бегун посадил их в поезд. Павлик с радостным нетерпением ждал путешествия. Еремей последний раз глянул сквозь закопченное окно на огни огромного города.

– Я видел град Сатаны, – сказал он.

У Рубля была гробовая тишина. Лева на цыпочках подкрался к двери и долго приглядывался в глазок.

– Не видал? – спросил он, открывая.

– Кого?

– Гонцов. Белозерцев…

– А-а… – не сразу понял Бегун. – Нет. Не добрались еще, наверное.

– А я ждать не буду, – сказал Рубль. – Я отваливаю… Вот, держи что просил, – он протянул тяжелый сверток. – Вещь не новая, но надежная, как грабли. Патроны свежие, – он закинул на плечо загодя собранную сумку. – А я на дачу к девушке Тамаре. Хрен они меня там найдут!

– Э, погоди! Я у тебя до ночи пересидеть хотел.

– Сиди хоть до второго пришествия. Потом захлопнешь, – Рубль исчез. Тут же снова приоткрыл дверь: – И свет погасить не забудь! Чтобы счетчик зря не крутил!

Оставшись один, Бегун распахнул плотно задернутые шторы, глянул сверху на ночную Москву, россыпь огней в черной космической пустоте. Далеко внизу гудел бессонный проспект.

В комнате был срач, пустые бутылки, пепел на полу. Бегун обнаружил в холодильнике недопитое мартини, нерешительно качнул в руке и поставил обратно. Сел в кресло, взял сигарету из забытой на столе пачки, понюхал, блаженно прикрыв глаза, вспоминая запах табака, и прикурил. Голова с непривычки закружилась, он закашлялся и погасил едва начатую сигарету.

Распеленал сверток и вытащил длинностволый парабеллум. Отдельно лежали глушитель и коробка с патронами. Он вынул пустую обойму, оттянул и бросил затвор – тот неожиданно громко лязгнул в тишине. Бегун врубил телевизор для фона и еще несколько раз щелкнул затвором, потом навернул глушитель и рассеянно глянул в телевизор, покачивая пистолет в руке, привыкая к его тяжести.

На экране демонстранты под красными флагами с безумными, искаженными злобой лицами штурмовали цепь ОМОНа, норовя угодить острым древком между щитом и каской. Те отбивались дубинами. Штурмующая толпа расступилась, и горящий грузовик врезался в цепь, сломал ее. Демонстранты хлынули на прорыв. Ударили водометы, сбивая с ног людей, и уже омоновцы кинулись в атаку, ожесточенно молотя по головам всех без разбору. Двое милиционеров волокли скомканное, как жгут тряпья, тело товарища, во рту у того булькала кровь, выливаясь на щеки. Старик с орденами во всю грудь держался за пробитую голову. ОМОН и демонстранты разошлись, обнажив мокрый асфальт, усеянный камнями, потерянными знаменами и щитами…