Артиллерист В. А. Ларионов[257], в те дни — юнкер-марковец, так вспоминал донбасские бои начала 1919 года: «Жутко было в те дни на Донбассе: переплет железных дорог давал широкий простор многочисленным советским бронепоездам… Шахтерское население держалось по отношению к нам недоверчиво и даже враждебно. Мы должны были бегать с пушками за отдельными ротами марковцев и за вскоре прибывшими корниловцами, передвигавшимися в разных направлениях по железным дорогам Донбасса в теплушках. Три долгих месяца мы дрались в Донбассе против значительно превосходящих нас сил противника, наступавшего ежедневно на всех участках „фронта“. Это было нелегко — идти в бой на рассвете, зная заранее, что к вечеру придется все равно вернуться в свои хаты… усталыми, голодными и злыми. Чернухино, Ольховатка, Никишины хутора, Немецкая колония, недалеко от Дебальцева, были обычным театром наших боевых действий. Мы танцевали ежедневно взад и вперед, и ругали командование, не понимая цели и смысла этих упорных, утомительных и ничего не решающих боев»[258]. В. А. Ларионову вторит дроздовец А. В. Туркул, называвший бои в Донбассе начала 1919-го топтанием в крови.

Конечно, ни в каких учебниках, ни в каких уставах не было написано, как воевать в подобных условиях. Эту науку все полководцы Гражданской постигали на поле боя, каждый по-своему. И Владимир Зенонович уже в который раз чувствовал, что оказался в своей стихии. Полковник-корниловец М. Н. Левитов[259] оставил такую выразительную зарисовку генерала в бою: «На фронт очень часто приезжал командующий отрядом генерал Май-Маевский. Страдал генерал от своей тучности, и не было для него большей муки, чем молебны и парады, когда он, стоя, утирал пот с лица и багровой шеи носовым платком. Но этот человек совершенно преображался, появляясь в боевой обстановке. Пыхтя, он вылезал из вагона, шел, отдуваясь, до цепи, но как только равнялся с нею, на его лице появлялась бодрость, в движениях уверенность, в походке легкость. На пули, как на безобидную мошкару, он не обращал никакого внимания. Его бесстрашие настолько передавалось войскам, что цепи шли с ним в атаку, как на ученье. За это бесстрашие, за уменье сказать нужное ободряющее слово добровольцы любили своего „Мая“»[260]. Кстати сказать, именно тогда, в тяжелые донбасские дни, кто-то впервые уважительно сравнил генерала с Кутузовым: Михаил Илларионович, как известно, тоже не отличался стройностью и подвижностью движений.

О поведении Май-Маевского в бою свидетельствует и другой мемуарист, настроенный к генералу в целом куда менее благожелательно. Б. А. Штейфон[261], командовавший в Добровольческой армии восстановленным 13-м пехотным Белозерским полком, описывает один из боев на Донбассе в феврале — марте 1919 года:

«В Донецком бассейне я был начальником штаба 3-й пехотной добровольческой дивизии, входившей в состав 2-го корпуса.

Командир корпуса во время боев часто вызывал меня к аппарату и запрашивал о положении дел, проявляя обычно и правильное понимание обстановки, и большое мужество.

Однажды, когда я еще не успел узнать генерала Май-Маевского, на участке дивизии назревала очередная неустойка. Резервов не было. Артиллерия умолкла, она отходила. Наши слабые пехотные цепи были оттеснены и с трудом удерживались на тыловой позиции.

Застучал телеграфный аппарат:

„У аппарата генерал Май-Маевский. Какова у вас обстановка?“

Я доложил. Утешительного было мало.

„Сейчас из Юзовки высылаем во фланг ‘Генерала Корнилова’. Две дроздовские роты направляем для удара с другого фланга. Через 10–15 минут батарея займет новую позицию и откроет огонь“.

Аппарат „задумался“. А затем через минуту:

„Я сам сейчас приеду на атакованный участок. Продержитесь?“

„Продержимся, Ваше Превосходительство. Не беспокойтесь!“

В фигуре Май-Маевского было мало воинственного. Страдая одышкой, много ходить он не мог. Узнав о его намерении приехать, я отнесся скептически к подобному намерению и не возлагал особых надежд на приезд командира корпуса.

Через полчаса генерал был уже у наших цепей. Большевистские пули щелкали по паровозу и по железной обшивке вагона.

Май вышел, остановился на ступеньках вагона и, не обращая внимания на огонь, спокойно рассматривал поле боя.

Затем грузно спрыгнул на землю и пошел по цепи.

— Здравствуйте, n-цы!

— Здравия желаем, Ваше Превосходительство.

— Ну что, заробел? — обратился он к какому-то солдату.

— Никак нет. Чего тут робеть?

— Молодец. Чего их бояться, таких-сяких?

Через пять минут раздалась команда командира корпуса:

— Встать! Вперед! Гони эту сволочь!

Наша редкая цепь с громким криком „ура“ бросилась вперед.

Большевики не выдержали этого порыва — и положение было восстановлено»[262].

В эти дни судьба огромного 400-километрового фронта фактически зависела только от Май-Маевского, от его умений, энергии и таланта. Генерал и его изнемогающие войска держали, возможно, самый главный экзамен времен Гражданской войны. И выдержали его с честью. Видимо, в эти дни командование Добровольческой армии окончательно поняло, какой крупный козырь оно получило в лице полного, страдающего одышкой, внешне комично выглядевшего генерала… 28 февраля 1919 года Владимир Зенонович был назначен командиром 2-го армейского корпуса, а 9 марта Приказом главнокомандующего Вооруженными силами Юга России № 428 за боевые отличия получил чин генерал-лейтенанта.

Второй армейский (Добровольческий) корпус ВСЮР включал в себя множество частей, но громче всего звучали названия наиболее известных и стойких добровольческих полков — Корниловский ударный, 1-й Офицерский генерала Маркова, 2-й Офицерский генерала Дроздовского. Это означало, что Май-Маевскому оказано высокое доверие командовать элитой, гвардией Белого дела. И эту честь доверили генералу, который, повторимся, не принадлежал к семье первопоходников, не был дроздовцем, а сделал себе имя в Добровольческой армии сам, на полях непрерывных сражений. Интересно, что 1-м армейским корпусом ВСЮР с января командовал бывший подчиненный Май-Маевского по 1-му гвардейскому корпусу времен Великой войны — генерал-майор А. П. Кутепов. Структурно 2-й армейский корпус вошел в состав Кавказской Добровольческой армии (командующий — генерал-лейтенант барон П. Н. Врангель, которого во время его болезни замещал генерал-лейтенант Я. Д. Юзефович).