Я прокрался меж камней и увидел небольшой уютный грот. У полузамерзшего пруда дымился костерок. У костра лежало поваленное дерево, к ветвям которого был привязан оседланный конь. Рядом стояла Лара. Ее стиснул в объятиях неизвестный мужчина.

Я оцепенел. Почему-то меня стало трясти. Мысль о том, что у Лары может быть любовник, не пришла бы мне в голову до конца времен. А с чего я, собственно, решил, что, раз подобное счастье для меня решительно немыслимо, оно столь же немыслимо для молодой женщины, искрящейся жизнью? Да, она ненавидела меня и мое племя, но эта ненависть не распространялась на весь белый свет. А что до шрамов, уродовавших некогда милое лицо… прошло всего пять недель, а я их уже вовсе не замечал — так почему другому человеку не может быть дарована подобная слепота?

Но мир, едва перевернувшись, снова крепко встал на ноги — и сделал сальто еще разок. Лара отстранилась от своего гостя, по-прежнему положив руки ему на плечи, я оглядел при свете костра два профиля и разинул рот от изумления. Мужчина был едва ли выше Лары ростом, с таким же острым подбородком, высокими скулами, большими глазами и тем же надменным ртом. Да, в плечах он пошире, и темно-каштановые волосы обрезаны над плечами… и, конечно, никаких ожогов на лице. Ее брат.

— …все устроилось, — заверил он ее серьезно и взволнованно. — Да хоть сегодня. Наши тебя ждут, тебе вернут все, что твое по праву.

— Не верится, — ответила Лара, прикусив губу и сведя брови. Она глядела ему в лицо так пристально, будто хотела прочесть на нем невысказанные слова.

— Ты же была совсем несмышленыш. Наконец-то все это поняли. Просто очень волевая девочка с сердцем воина и нашим фамильным упорством. Это же достоинства, а не преступления. Преступление — это то, что до таких простых вещей так долго не могли додуматься.

— Ты сам это слышал? От самого верховного командора? — Как пытливо и с какой надеждой звучал ее голос!

— Он показывал мне указ о полном прощении. Как только ты вернешься, он огласит его перед Советом Двенадцати.

Лара совладала с собой и отстранилась еще больше.

— Но ведь летать мне не позволят.

Она совершенно не привыкла надеяться.

Ни разу мне не приходилось видеть такого торжества, какое сияло на лице брата Лары, преподносившего свой главный дар.

— Он обещал подумать. Он тебя выслушает. Он велел передать вот что: "Всадниками рождаются, а не становятся. Это предрассудок, к которому мы прислушиваемся, но не всегда". Лара, дело это решенное.

У Лары подкосились ноги, и она повисла у брата на шее, а он весело закружил ее и снова стиснул в объятиях:

— Сестренка, сестренка, клянусь богами, ты будешь первой! Ты, женщина, будешь править драконами во имя Клана, и уж ты покажешь нашим, что такое сердце истинного воина!

— Править драконами во имя Клана… О Ваниров огонь, Седрик!

Она едва могла говорить. Борясь с отчаянием из-за ее предательства, я в то же время впервые взглянул на нее непредвзято. Мне еще не случалось видеть ее без многослойной брони, вне раковины, которую она выстроила себе из шрамов и боли, одиночества и горечи. Истинные чувства прорывались наружу разве что когда она сжала руку Нарима, да еще той ночью, когда ее напугал огонь. А теперь, в тот миг, когда она услышала весть, которую принес ей брат, вся эта шелуха осыпалась, и я увидел женщину, исполненную достоинства, благородной гордости и силы одинокого зверя, женщину, чье лицо сияло, как вторая луна. До этой ночи она вовсе не казалась мне красивой и я не слышал музыки в ее голосе — простой мелодии, пронизанной страстью и славой. И в тот же миг я по-настоящему испугался за нее: вот-вот она почует неладное, вот-вот сладость родственной встречи будет грубо нарушена.

Лара устало села на поваленное дерево. Седрик опустился перед ней на одно колено. Я смахнул с лица прошлогодний лист и пополз на животе по каменистому склону. Мне страстно хотелось узнать, что будет дальше, и я махнул рукой на всяческие опасности.

— Что же тогда так сильно изменилось? — медленно произнесла Лара. — Этой традиции тьма-тьмущая лет. Я и думать не могла… ни на секунду не допускала, что они раз — и передумают. Это неспроста.

Ага. Она это заметила. Шипы опять наружу.

— Не знаю. Я так долго этого добивался, говорил со всеми Советниками вместе и подбирался к каждому в отдельности, но они и слушать меня не желали. Восемнадцать лет отклоняли все мои прошения…

— Ах, братишка, ты мой верный рыцарь.

— А месяца полтора назад или чуть больше Мак-Ихерн вдруг меня вызвал. Он хотел, чтобы я тебя тут же и привел, и ужасно удивился, когда я сказал, что не знаю, где ты живешь. — В голосе Седрика послышалась многолетняя горечь — он даже поднялся на ноги и отошел от сестры на шаг.

— Ты же прекрасно понимаешь, почему я тебе этого не говорю.

— Вот станешь Всадником из Клана — не надо будет тебе служить и тем, и тем, — резковато ответил Седрик. — Тебя требует назад твой народ, твоя семья и твой командор, который знает, как тебе следует поступать.

Он принялся перевешивать седельные сумки, чтобы верхом могли ехать двое. Отвернувшись, он не заметил, как окаменело Ларино лицо. А я это заметил — и почувствовал, как узел под ложечкой чуточку ослабел.

— Седрик, — осторожно спросила Лара. — Чего Мак-Ихерн от меня хочет? Ведь он же наверняка попросит платы за такую честь.

Умница. Очень хороший вопрос. Теперь надо внимательно выслушать ответ. Он твой брат, он тебя любит, но сердце у него всего одно, и ясно, чему и кому он его отдал.

— Чего он от тебя хочет? — Седрик в изумлении обернулся. — Только того, что ты и сама хотела подарить ему все эти годы, — верности и преданной службы… Ну давай! Мы успеем домой еще до рассвета!

Лара отломила ветку и принялась яростно ворошить угли. Облако искр окутало ее, как рой светлячков.

— Я подумаю. — Слова прозвучали спокойно и обыденно и угасли, как искры под сапогом.

Седрик даже рот разинул. Он не верил своим ушам.

— О чем тут думать, Лара?! О чем?! — От гнева подбородок его казался еще острее. — Поехали! Это приказ главы семьи!

Она ласково потрепала его по щеке.

— Седрик, милый, не горячись. У меня остались кое-какие дела. И долги. Это все так неожиданно. Надо мне привыкнуть. — Она бурно расхохоталась, но смех этот, на мой слух, ничуть не отдавал весельем. Это был угрожающий смех. Только я не понял, кому он угрожал.

Седрик был явно озадачен. Я тоже. И это с моей стороны было самой что ни на есть серьезной ошибкой, потому что я проворонил мягкие шаги в кустах за спиной. И только когда сыромятный ремень обвился вокруг моей шеи, опалив кожу, я понял, что в семейной сцене у костра участвовали четверо. Тяжелый башмак придавил мне запястье, выбив нож, который я попытался было выхватить. Прямо у моего носа оказалось обширное обветренное лицо с пористой кожей и клочковатой рыжей бородищей. Изо рта детины несло луком. Больше я ничего не видел, потому что он с размаху уселся всем немалым весом мне на грудь, отчего из глаз у меня посыпались искры. Пытаясь вдохнуть, я почувствовал, как мне стягивают ремнем запястья.