– Прощайте, гражданин Бомарше. У вас действительно была завидная жизнь. Надеюсь, и смерть будет не хуже.

– «Надеюсь, и смерть будет не хуже»… Браво! Знаете, что такое банальная, но удачная реплика? Это когда оба говорят об одном, а думают совсем о разном. Что и выясняется, – Бомарше засмеялся, – но только в финале.

Парад персонажей

Гражданин Фуше уехал.

Единственные часы, сохранившиеся после «того погрома», долго били двенадцать. Бомарше слушал. С последним ударом он что-то вспомнил.

– Лекарство… забыл принять… – Он расхохотался. – Когда везли на казнь королеву, палач посоветовал ей одеться потеплее. Она сказала: «Вы боитесь, что я простужусь?» Но самое смешное: кажется, я принял лекарство… Простые действия исчезают из памяти. Вчера никак не мог вспомнить, отправил ли я деньги сестре. И обычные слова… это самое мерзкое… забываешь. Впрочем, уже можно все в прошедшем времени… И этот полдень, и эти мысли, и все глупые заботы… ком забот – все не нужно. Более ничего ненужно… Я свободен… Я думал, что пьеса – это много действующих лиц. Нет, самая интересная пьеса – это ты один… Этот итальянец Казакова как-то сказал мне «Напишите пьесу – человек сидит на горшке… и тысячи забот и возвышенных мыслей… а он на горшке…» Я видел его… десять лет назад. Десять лет – и как вчера… Старость – как революция… Неправдоподобно быстро бежит время… Я устал… Устал. И тем не менее пора готовить Театр.

Он встал, повернул грязноватые стулья из Трианона к вишневой занавеси. Вольтеровское кресло передвинул к комоду, на котором лежали шпаги и пистолеты.

После чего сел в кресло и стал ждать, как уходил последний полдень.

В час пополудни вернулся Фигаро. Он молча принес утренний кофе.

– Ну и что ты там делал, убийца?

– Сидел.

– В камере?

– Нет, в приемной на стуле.

– У тебя такая важная физиономия, будто тебя пытали.

– Вас ожидают.

– Пришел?

– Пришел.

– Зови, убийца… Ты хоть понимаешь юмор – последний Фигаро убьет своего создателя… Какова шутка?

Фигаро молча глядел на Бомарше.

– Ну хорошо, зови.

Граф Ферзен вошел в комнату.

Бомарше – сплошная улыбка – оглядел графа.

«Темный фрак, положенный в былые времена революции… Не хочет обращать на себя внимания. Глупец! Все так изменилось в Париже. И скромная одежда на этаком барине, пахнущем дорогим одеколоном и в дорогом шейном платке… Ах, мой друг, вы и перстень, стоящий целое состояние, забыли снять! Но как же снять – это ведь наверняка ее подарок… Нет, сразу обращает на себя внимание сей господин. И голова – гордая, с орлиным носом на высоком теле торчит… при таком росте одиноко бедной голове парить над прохожими… одни облака вокруг. Одиночество очень высоких людей… И Антуанетта, маленькая красотка, нежный плющ вокруг дуба… маленькие холеные ручки… ее губы… Все это, друг мой, я испытал сегодня ночью. Тело Антуанетты в моей постели… тело другой…»

После недолгого молчания Бомарше обрушил на пришедшего поток обычных театральных восклицаний:

– Дорогой граф! Сколько лет! Простите, что принимаю вас в спальне. Маленький островок уюта, этакая лодка Ноя… Гостиная, столовая и прочие тридцать комнат совершенно разрушены потопом революции, да-с… И сложное финансовое положение не позволяет, увы, предпринять необходимые меры. Но я привык… Когда-то я верил, что для счастья необходим дворец, а теперь вот счастлив в единственной комнате, ибо знаю: всех нас ждет последнее самое долгое счастье в комнате не более чем в пару метров.

Ферзен не слушал – он уже увидел те стулья. И не мог оторвать от них глаз.

Бомарше продолжал искриться улыбками – само дружелюбие:

– Эти стулья в полном вашем распоряжении. Присаживайтесь, граф поудобнее. Вы ведь не раз на них сиживали. Боже мой, все это было не так давно… и так давно». Другая жизнь, другая жизнь…

– Я просил через вашего слугу уступить их мне, – сказал граф. Он ненавидел этого тучного человека, его постоянную улыбку, точнее – постоянную насмешку.

– Конечно же, конечно, они дороги вам! – воскликнул Бомарше. – Но есть затруднение: мне они дороги тоже. Они для меня – часть восхитительного мира, который навсегда исчез. Где он? Разве что остался в моих комедиях… Власть, слава – все тлен! Суета! «Повелитель сверхмогучий обращается во прах» – я вынужден цитировать себя. Помню, мне было чуть за тридцать» тогда правил Людовик Пятнадцатый. Я готовился уехать в Испанию по семейному делу: убить на дуэли соблазнителя сестры, что, кстати, и удалось… И как раз накануне отъезда мне пришлось быть в Версале. В тот день, как сейчас помню, шел дождь… холодный был май… Я был в апартаментах герцогини де П. и из окна увидел носилки. Их вынесли из дворца, а на носилках, под простыней, намокшей под проливным дождем, ясно обозначалось нагое женское тело. Я в ужасе спросил: «Что все это значит?» И герцогиня объяснила: «Только что закрыла глаза госпожа де Помпадур…» Вот так! Вчерашнюю некоронованную королеву Франции» ее благосклонный взгляд ловили принцы крови, ее воспевали поэты и рисовали живописцы, с ней спешили поделиться своими открытиями ученые, да и ваш покорный слуга отправил ей свои первые часы» и вот ее, как подохшую собаку, спешно уносили прочь под проливным дождем, ибо по этикету во дворце не могло находиться мертвое тело. А король? Он только заметил вослед когда-то обожаемому телу. – «Бедная мадам! Должно быть, печально отправляться в такое дальнее путешествие в такую плохую погоду…» И тотчас забыл о ней в объятиях другой. Двор сказал: «Бедняжка маркиза!» И тотчас начал ее любить, как прежде ненавидел. Мы, французы, первые в мире по непоследовательности» «Вот и кончилась греза», – сказал я тогда. И то же я повторил, когда убили королеву. Какой странный вкус у судьбы! Оставить жить, к примеру, меня, старого бумагомараку, и удалить из жизни такую красавицу, оставив ее голову в руках палача Сансона!

– Ни слова о Ней! – сказал граф.

– Да, конечно, иначе вы меня… Итак, я весь внимание. Я хотел бы услышать причину вашего страстного желания повидать меня, чтобы, как я понял, непременно меня убить.

– Вы выразились точно – убить. Я вам об этом написал. – И граф продолжил срывающимся от гнева голосом: – Я получил сведения, сударь, о вашем участии… касательно… касательно… – Он остановился, задыхаясь от ярости.

– Я вас понимаю, – Бомарше все так же нежно улыбался. – В гневе трудно формулировать. Позвольте мне. Тем более что удачная реплика – моя профессия. Итак, во-первых, вы получили сведения о некоем эпизоде, героиней которого была некая дама…

– Эпизоде?! Так вы называете грязный фарс, с которого началась гибель королевы Франции? И который придумали вы, жалкий писака! – Граф уже сладил с гневом, был холодно-невозмутим. – Но сначала я хотел бы, сударь, услышать от вас все подробности. Прежде чем…