Птица шантак летела все быстрее, и все ниже пригибался к ее спине наездник, опьяненный чудом мелодии бездны и завороженный хрустальными извивами космической магии. И потом запоздало ему вспомнилось грозное предостережение исчадия зла, сардоническое предупреждение демонического посланника, который наказал искателю опасаться безумия этой песни. Не более чем издевкой был предначертанный Ньярлатотепом путь его спасения в чудесном предзакатном городе, не более чем в насмешку черный посланник открыл ему тайну праздных богов, дорогу к которым он и сам бы мог с легкостью найти. Ибо безумие и дикое отмщение бездны – вот единственные дары Ньярлатотепа самонадеянным смертным, и хотя наездник с безумным усилием пытался поворотить своего летучего возницу, с насмешливым клекотом птица шантак продолжала неумолимо нестись вперед, в злонамеренной радости хлопая гигантскими перепончатыми крыльями, держа путь прямо к тем богомерзким провалам, куда не долетают сны, в тот предельный аморфный хаос нижних пределов естества, где бурлит и богохульствует в средоточии бесконечности неразумный султан демонов Азатот, чье имя никто не смеет произнести вслух.

Неукоснительно следуя приказу мерзкого посланца зла, дьявольская птица мчалась вперед, врезаясь в легионы бесформенных обитателей мрака и неосязаемые сонмы мельтешащих тварей, которые тянули к ней свои когтистые цепкие лапы, то были безымянные отродья Иных богов, такие же слепые и неразумные и охваченные лишь неизбывной жаждой и гладом.

Вперед, неуклонно вперед, с радостным клекотом приветствуя хохот и истерические вопли, в которые преобразилась песнь ночи и небесных сфер, чешуйчатокрылое чудовище несло своего беспомощного наездника, вспарывая, казалось бы, конечный окоем неба и минуя запредельные бездны, оставляя позади звезды и материальные пространства и метеором несясь сквозь кромешный хаос к непостижимым темным покоям вне времени, где под приглушенный умопомрачительный бой богомерзких барабанов и тонкое монотонное завывание сатанинских флейт растекся бесформенной массой вечно жующий и вечно ненасытный Азатот.

Вперед – вперед сквозь крики и вопли, сквозь кишащие мерзкими обитателями черные провалы, – и вдруг из какой-то далекой благословенной дали обреченному Рэндольфу Картеру явились образ и мысль. Чересчур изощренной оказалась коварная и мучительная ловушка Ньярлатотепа, ибо злой демон заставил свою жертву вспомнить то, чего никакие объятия льдистого ужаса не могли стереть из памяти. Родной дом – Новая Англия – Бикон-хилл – бодрствующий мир.

«Ибо знай, что твой золотой мраморный город чудес – это лишь сумма всего того, что ты видел и любил в юности… Это великолепие бостонских крыш на горных склонах, и озаренных пожаром заката западных окон, и душистых цветов на площади Коммон, и огромного купола на холме, и лабиринта фронтонов и печных труб в фиолетовой долине, по которой сонно течет Чарльз… Эта красота, отлитая, закаленная и отшлифованная годами воспоминаний и снов, и есть твой чудесный град на неуловимом закате; и чтобы найти этот мраморный парапет с дивными вазами и резными перилами, и чтобы спуститься наконец по бесконечным ступеням в город широких площадей и разноцветных фонтанов, тебе надо лишь вернуться к мыслям и видениям своего милого детства».

Вперед, вперед – головокружительный полет к последнему пределу сквозь мрак, где безглазые твари выпускают когти, а склизкие морды тычутся в разные стороны, а безымянные исчадия щебечут, и щебечут, и щебечут. Но образ и мысль уже возникли, и Рэндольф Картер осознал, очень отчетливо, что он спит, только спит и что где-то далеко остались бодрствующий мир и город его детства. И вновь вспомнились слова: «Тебе надо лишь вернуться к мыслям и видениям своего милого детства». Вернуться, повернуться – но его со всех сторон обступала тьма, однако Рэндольф Картер мог повернуться.

Как бы ни были сильны объятия кошмара, сжавшие душу Рэндольфа Картера, он все же мог бы найти силы повернуться и двинуться в попятном направлении. Он мог двигаться сам, а если бы захотел, мог бы даже спрыгнуть с дьявольской птицы шантак, которая по приказу Ньярлатотепа неукоснительно несла его к погибели. Он мог бы спрыгнуть и нырнуть в глубины ночи, зияющие далеко внизу, в бездны страха, которые вряд ли ужаснее безымянной погибели, ожидавшей его в самом средоточии хаоса. Он может повернуться, и двинуться, и спрыгнуть… он сможет – он должен… он должен…

И обреченный сновидец в отчаянии спрыгнул со спины исполинского лошадиноголового крылатого чудовища и полетел в бесконечную бездну разумного мрака. Мчались световые годы, галактики умирали и рождались вновь, звезды превращались в туманности, а туманности в звезды, но Рэндольф Картер все падал сквозь бесконечную пустоту разумного мрака.

А потом медленно, неспешным путем вечности космос совершил очередной цикл, вновь возвратившись к точке бесполезного завершения, и все вновь стало таким же, как и прежде, вернувшись на неисчислимые калпы назад. Материя и свет родились заново такими же, какими они некогда возникли в пространстве, а кометы, солнца и миры возгорелись к новой жизни, хотя ничего не уцелело для напоминания о том, какими они были в миг рождения и в миг исчезновения, в вечной смене начала и конца и возврата к бесконечному началу.

И вновь возникла твердь, и ветер, и сияние пурпурного света в глазах падающего сновидца. Возникли боги, и твари, и воля, красота и зло, и жалобные вопли гибельной ночи, лишенной своей добычи. Ибо в неведомом вечном цикле выжила мысль, и видение детства сновидца, и его бодрствующий мир, и милый его сердцу древний город возродились, дабы воплотить все сущее и придать ему смысл. Из пустоты фиолетовый газ Снгак метил путь, и древний Ноденс изрыгал наказы из неведомых бездн.

Звезды сменились рассветами, а рассветы взорвались золотыми, пунцовыми и пурпурными фонтанами, но сновидец продолжал падать. Эфир разрывали жуткие крики, когда шлейфы света гнали прочь исчадия внешней тьмы. И седой Ноденс поднял вой торжества, когда Ньярлатотеп, уже было овладевший своей добычей, был остановлен, ослепленный рассветным сиянием, обратившим полчище его бесформенных охотников в серый прах. Рэндольф Картер и впрямь достиг наконец широкой мраморной лестницы, ведущей к его чудесному городу, ибо он вновь вернулся в родную Новую Англию, в мир, который его породил.

С криком и содроганием пробудился в своей бостонской спальне Рэндольф Картер, оглушенный органным аккордом утреннего щебета и посвиста и ослепленный блеском рассветного солнца, чьи лучи, отразившись в огромном золотом куполе ратуши на холме, проникли сквозь пурпурные окна. Птицы пели в потаенных садах, и пьянящее благоухание аккуратно подвязанных лоз струилось из сада, посаженного еще его дедом. Красота и свет плясали на классическом камине, и на резном карнизе, и на стенах в причудливых узорах, а лоснящийся черный кот, разбуженный громким криком хозяина, поднялся, зевая, со своей лежанки. И далеко-далеко, за вратами Глубокого Сна, за зачарованным лесом и садами, за Серенарианским морем и за сумеречными просторами Инкуанока ползучий хаос Ньярлатотеп задумчиво вошел в ониксовый замок на вершине неведомого Кадата в холодной пустыне и принялся надменно упрекать добрых земных богов, чье упоительное веселье в чудесном закатном городе он так грубо прервал.