— Когда вы так говорите, Фёдор Михайлович, вы оскорбляете меня лично, — сказал Тургенев после паузы. — Я живу здесь давно, так что в некотором роде имею право считать себя за немца и горжусь этим!

— Гордитесь?

— Да, представьте себе, милостивый государь! И теперь я даже больше немец, чем русский. Вот так-то!

— Хоть я читал «Дым» и вы только что в глаза говорили мне, что вы окончательный атеист, все-таки я не ожидал, что вы дойдете до такого, Иван Сергеевич, — проговорил собеседник хозяина сокрушенно, и Михаил даже по голосу понял, насколько глубоко он задет. — Я не понимаю… и никогда не пойму. Как может русский писатель отрекаться от того, что он русский? Нет, я не понимаю…

Михаил почувствовал, что у него начинает затекать нога, и отошел от окна. «Однако я превратился в персонажа былых времен, — подумал он с иронией, — уже не первый раз оказываюсь свидетелем разговора, который не предназначен для моих ушей». Он вернулся в гостиную и притворил за собой створку французского окна.

— Думаю, Иван Сергеевич сейчас вернется, — сказал он в ответ на расспросы Тихменева. — Не удивлюсь, если он будет сильно не в духе.

Тургенев и впрямь появился через несколько минут. Он с растерянным видом оглядел своих гостей.

— Господа! Прошу меня простить, я совсем запамятовал… Фёдор Михайлович не давал мне уйти.

— Что ж, вернул он вам долг? — спросил Тихменёв таким благожелательным тоном, что даже самый непроницательный человек на свете заподозрил бы неладное.

— По-моему, этот господин сумасшедший, — сказал Тургенев, овладев собой. — Нет, денег он мне не вернул. Более того, я не удивлюсь, если он приходил ко мне с мыслью занять еще… — Он махнул рукой. — Ну да бог с ним! Не стоит он того, чтобы о нем говорить…

Петр Николаевич блаженствовал. После разговора с Натали дражайшая супруга смягчилась и разрешила ему ходить в казино, с условием проигрывать за раз не больше десяти флоринов. И хотя сумма была совершенно ничтожной и позволяла делать только ставки серебром, Назарьев воспрянул духом и встретил явившегося в прекрасных почти новых ботинках Михаила как своего спасителя.

— Поедем сегодня к музыке, — говорил Петр Николаевич, блестя глазами, — а потом в казино. Наталья Денисовна говорит, что ей хочется посмотреть, как я буду играть. — Он в возбуждении потер свои красные, пухлые руки. — Ей-ей, заживем!

Отправились всей компанией — Натали, ее супруг, Петр Николаевич, Глафира Васильевна, прихватившая с собой Фифи, Анастасия, Михаил и неизбежный полковник Дубровин. Дома остались только Кирилл и слуги.

В казино толкалось много народу, и Фифи заволновалась и стала тявкать — сначала тихо, но потом все громче. Игроки и зрители стали оглядываться, недовольно перешептываться, и вскоре к старой даме подошел служитель, который произнес по-немецки какую-то длинную фразу.

— Что такое, Петр Николаевич, чего от меня хотят? — недовольно спросила Глафира Васильевна. — Михаил Петрович! Тут мне говорят что-то, а я не разберу…

Авилов перевел, что Глафиру Васильевну покорнейше просят избавиться от собаки либо покинуть зал казино. Старая дама возмутилась:

— Вот еще! Указывать мне! Я дворянка! Не имеют права! Как они смеют обижать мою собаку…

Она говорила слишком громко, рассчитывая привлечь внимание, но вместо ожидаемой поддержки натолкнулась лишь на враждебное равнодушие тех из присутствующих, кто понимал по-русски. Крупье, повернувшись к одному из зрителей, шепнул ему несколько слов. Тот кивнул и направился к Глафире Васильевне.

— Это переодетый полицейский, — не удержался Михаил. — Вас сейчас выведут.

Андрей Кириллович, судя по его виду, не прочь был вмешаться, но жена посмотрела на него и едва заметно покачала головой.

— И охота же вам становиться посмешищем, — бросила она Глафире Васильевне. — Просили же вас оставить собаку со слугами, нет, обязательно было взять ее с собой.

Полицейский уже стоял возле них. Фифи, учуяв врага, яростно залаяла на него.

— Мадам, — сказал полицейский на французском с деревянным немецким акцентом, — сожалею, но вам придется покинуть казино. Ваш собака производить слишком много шум.

— Не трудитесь, сударь, — вмешалась Анастасия, — мы уже уходим… Пойдемте, матушка!

Михаил бросился за ней. Когда они втроем вы-шли из зала, Глафира Васильевна поникла головой и тихо заплакала, пожимая руку приемной дочери.

— А Петр Николаевич-то каков — ни слова не сказал! Да и генерал…

Они нашли свободную скамейку и сели на нее. Хотя еще было светло, от одного фонаря к другому ходил фонарщик и зажигал их. Из павильона доносилась музыка, но играл не оркестр, а одинокий музыкант на корнет-а-пистоне; потом его сменил флейтист. Фифи начала пищать, а Глафира Васильевна заявила, что не выносит грустную музыку. Михаилу, напротив, очень понравились мелодии, которые он слышал, и по лицу Анастасии он видел, что она разделяет его мнение.

— Кто же теперь проследит за Петром Николаевичем, — сказала старая дама, утирая платочком глаза, — он обещал проигрывать не больше десяти флоринов, а теперь, наверное, просадил уже не меньше сотни, и некому его уму-разуму учить…

Анастасия поднялась с места.

— Я схожу, посмотрю, как он там, — сказала она решительно.

И ушла прежде, чем Михаил и Глафира Васильевна успели ее удержать.

Время шло, Анастасия не возвращалась. Мимо скамейки, на которой сидели Михаил и Глафира Васильевна, по направлению к казино прошел Достоевский с молодой дамой в черном, очень скромном платье, которая влюбленно глядела на своего спутника. Он горячо втолковывал ей что-то о проигрыше и о том, что сейчас он непременно отыграется. Авилов проводил их взглядом и подумал, что это, вероятно, жена писателя, та самая стенографистка, о которой упоминал Тихменёв.

— Кто это? — спросила Глафира Васильевна. — Вы так посмотрели на того господина, будто это кто-то знакомый.

— Это Достоевский, писатель, — ответил Авилов.

— А! — Глафира Васильевна промолчала. — А правда, что он на каторгу угодил, потому что жену свою убил?

Бывают минуты, когда терпеть человеческую глупость становится невыносимо. Михаил встал.

— Думаю, Петр Николаевич не хочет уходить из казино, — сказал он. — Я уговорю его.

И он сбежал. В первом зале, в который он вошел, Назарьева не было, зато Михаил увидел Анастасию, которая ходила вокруг стола и с любопытством смотрела на манипуляции крупье. Она остановилась возле Достоевского, который поставил один золотой, затем второй и оба раза выиграл. Выражение его лица испугало Михаила: он понял, что видит человека, совершенно захваченного игрой, и писателю стало не по себе. Анастасии, очевидно, тоже стало неприятно находиться рядом с одержимым игроком, и она отошла к Михаилу. Жена Достоевского, стоя возле него, бросала тревожные взгляды то на стол, то на рулетку, которую запустил крупье.