Впрочем, казахский историк Чокан Валиханов свидетельствует, что уже в середине XIX века в преданиях казахов, киргизов, джунгар и калмыков имя Каракасала больше вообще не встречается, чего не скажешь о Шуне. Вот только неясно, почему. Не потому ли, что признанный братьями Чернобородый попросту стал зваться своим подлинным именем, данным ему при рождении, которое и осталось в более поздних источниках?

Русские власти, оставив попытки выяснить личность «главного бунтаря», предпочли считать его «подлым башкиром», чтобы было удобнее требовать его выдачи. На требования российского правительства казахская знать отвечала, что «преступника Каракасала» поймать они, при всем своем старании, просто не могут, иначе они непременно выполнили бы требования Москвы.

Появление опасного конкурента в лице Каракасала никоим образом не поколебало положения самого Галдан-Цэрэна. Джунгария было единым и сильным государством, потому и Барак, и Батыр, и даже Абуль-хаир решили в конце концов ему покориться, поскольку от самой России никакого особого проку они не видели. Разумеется, это было сделано, как говорится, не от хорошей жизни. Однако самому Каракасалу стало хуже, поскольку теперь уже не только Россия, но и Джунгария «официально» требовали от казахов выдачи самозванца. Но несмотря на это, Султан-Гирей развернул активную деятельность. Во главе оставшихся преданными ему людей, он совершил набег на российскую границу в Сибири.

Отдельно от своего бывшего предводителя борьбу с Москвой продолжали вести некоторые его бывшие соратники. Так, Мусса-батыр, башкир Усерганской волости, собрав войско из восьмисот башкир и каракалпаков, напал на крепости по реке Иртыш. Другая группа в том же национальном составе совершила рейд по реке Тобол. Инициаторы этих акций башкиры агитировали казахов и каракалпаков, красочно обрисовывая им их «светлое» будущее в том случае, если они откажутся от ведения военных действий.

В конце концов против Мусса-батыра выступил сам Галдан-Цэрэн и разбил его армию в пух и прах. После такого сокрушительного поражения часть башкир ушла от своего вождя к хану так называемых «верхних» (живших в верховьях Сырдарьи) каракалпаков, еще одной загадочной личности, фигурировавшей в разное время под разными именами: Абдрахмана, башкирского хана Султан-Мурата, Хаджи. Этот человек, похоже, был также и участником восстания в Башкирии, откуда бежал около 1739 года.

Находясь в Азии, он рассказывал о своих похождениях в России, утверждал, что однажды был схвачен русскими в Астрахани, после чего в Казани был подвергнут жестокой казни – повешению за ребро, в доказательство чему демонстрировал шрам от крюка пониже груди, на боку. Якобы благодаря собственной «святости» он сумел выжить (один из излюбленных вариантов «чудесного спасения» многих самозванцев) и бежать от своих палачей. Скорее всего, тут имелся в виду случай с известным башкирским ханом Муратом, который в 1707 году поднял восстание в Дагестане, после чего был схвачен у стен Терской крепости и действительно повешен в Казани. Не менее воинственный, чем сам Каракасал, каракалпакский хан в 1741 году совершил набег на Тобольский уезд, сражался с казахами. Здесь и столкнулись два бывших единомышленника.

Каракасал дважды в течение 1742 года воевал с «верхними» каракалпаками. Говорят, что он это делал по просьбе своего племянника, хана «средних» каракалпаков Шайбака, людей которого Султан-Мурат переманил на свою сторону.

В июне 1742 года новый оренбургский начальник Иван Неплюев предложил Сенату использовать бывшего башкирского возмутителя общественного спокойствия в интересах России. Такое, неожиданное на первый взгляд, предложение было вызвано посланием самого Каракасала предыдущему начальнику края генералу Л. Я. Соймонову, в котором Шуна извещал, что жаждет искупить свою вину перед императрицей и в данный момент занят войной с противником России каракалпакским ханом Хаджи.

А всё началось с того, что осенью 1741 года Каракасал сообщил Соймонову о своем намерении явиться с повинной. Один из яростнейших усмирителей башкирского бунта с радостью воспринял эту новость. Он заверил Каракасала, что тот может приезжать в любой момент и без всякого опасения за свою жизнь, положившись на милость ее императорского величества. На самом же деле русским правительством было решено немедленно по прибытии схватить главного бунтовщика и доставить в Петербург.

Однако тогда Каракасал так и не явился, поэтому теперь уже Неплюев сам предлагал башкирскому бунтовщику, находившемуся недалеко от Орской крепости, явиться для «получения прощения». Конечно же ни о какой явке с повинной не могло быть и речи. Вся дипломатическая игра Каракасала велась с одной лишь целью – на как можно более длительный период обезопасить себя от врагов. Проницательный Неплюев тоже это отлично понимал. Поэтому с помощью интриг он стремился посеять раздор в стане врагов, чтобы изолировать Каракасала, ослабить его позиции среди казахов и, в конечном счете, разделаться с ненавистным противником.

В августе 1742 года в Орск прибыла группа представителей всех трех жузов для принятия присяги на верность российской короне. Осенью у себя в орде при помощи посланника Неплюева переводчика Уразлина присягнул и Барак. Следует заметить, что, несмотря на это, верным союзником России он так и не стал. Барак обещал склонить на это предприятие и каракалпакского хана Шайбака. При этом султан откровенно намекал на материальное вознаграждение. Надо сказать, что казахские правители не получали доходов со своих подданных в виде налогов и потому, живя в основном лишь добычей от войн и набегов, были порой сильно стеснены в средствах. Кроме того, знаки внимания со стороны монарха огромной страны явно льстили самолюбию тщеславной степной знати.

Для демонстрации своих верноподданнических отношений Барак отправляет в российскую столицу своего представителя. Этот поступок немедленно привел к охлаждению его отношений с Каракасалом, который отделился от султана и стал кочевать по реке Колутон в верховьях Ишима. Но после того, что произошло (благодаря в том числе и политике уфимского воеводы П. Д. Аксакова, добившегося объявления амнистии башкирским беженцам), от Султан-Гирея стали уходить и казахи, и бывшие башкирские соратники. Вряд ли их стоит осуждать за это. Годы мытарств, голод и холод, постоянный риск быть в лучшем случае просто убитым, а в худшем – варварски казненным на плахе, жгучая тоска по семьям и дому подточили их силы. Люди измучились и устали. Влияние Каракасала стало стремительно падать.

Оказывая определенное внимание влиятельному Бараку, Неплюев преследовал несколько целей. При этом он хотел, чтобы Средний и Большой жуз отвернулись от представлявшей реальную угрозу для российского влияния в Казахстане Джунгарии, а также стремился противопоставить Барака Абуль-хаиру, чьи действия стали противоречить интересам российской администрации.

В 1743 году происходит событие чрезвычайной важности. Галдан-Цэрэн, которому надоело гоняться за призраком, принимает радикальное решение: он с почестями отпускает Аблая, пообещав отдать Ташкент и Туркестан, но требует от казахов схватить и доставить к нему ненавистного самозванца.

В связи с этим опасность для Каракасала стала реальной как никогда. Он утратил всех друзей, за исключением только лишь Казбек-бия и Кабанбая-батыра, у которого жил в последнее время. В октябре 1744 года из Петербурга вернулся посланник Барака, принимавший участие в торжествах по случаю объявления царевича Петра Федоровича наследником престола. Он привез своему господину императорскую грамоту, именную золотую саблю и множество других подарков, которые, по свидетельству современников, вызвали огромную радость Барака и зависть всех остальных. Сопровождал посланника от Оренбурга в Казахстан Тюкан Болтачев, бывший соратник Каракасала. Сразу же после этого несколько представителей знати, в том числе якобы и Кабанбай, будто бы заявили о своем желании присягнуть на верность Москве.