Подошли к ним два старожила Эйн-Ганим; они не пошли на заработки в тот день, потому что должны отправиться в Яффу — взять там ссуду, чтобы купить себе козу или корову. Заметили они Ицхака и уставились на него, как на бездельника, хотя и видели, что он — мастеровой; но работа в городе это совсем не то же самое, что работа в поле. Никакой доли в освоении земли нет в этой работе. А без земли мы лишены основы, мы — вечные странники.

Понемногу расположились наши товарищи к Ицхаку. Один пригласил его осмотреть свое хозяйство, а другой показал ему то, что не во всяком месте увидишь. И что же показал он ему? Яму, вырытую им у себя на дворе. Зачем он вырыл ее? Чтобы собирать навоз, удобрять им свою землю. Пока еще яма пуста, ведь нет у него ни лошади и ни коровы, дающих навоз. Но уже подготовил он хранилище для навоза и, если ему повезет, купит себе скотину. Стоял Ицхак и радовался хозяйству — одного и яме для навоза — другого, ведь в те добрые времена были мы всем сердцем с товарищами нашими и радовались за них, как за себя.

1

Распрощавшись с обитателями Эйн-Ганим, гулял Ицхак в окрестностях мошавы, и мысли его были погружены во все увиденное и услышанное. И кажется ему, что он уже видел это и слышал. Вспомнил он одну из тех историй, что рассказывают про его деда реб Юделе-хасида; о том, как однажды реб Юдл отправился в дорогу, чтобы достать денег на приданое для дочери, и оказался в какой-то деревушке, и провел там субботу у одного из тридцати шести праведников, на которых мир стоит. Тот скрытый праведник копал глину для еврейских женщин и обмазывал у них в домах полы в честь субботы, а в субботу говорил не иначе как только на святом языке и не называл свое жилище домом, ведь жилище человека в этом лживом мире нельзя назвать домом. И когда вспомнил Ицхак эти истории, улыбнулся и подумал, а вот я, Ицхак, внук реб Юделе-хасида, провел будний день, и не с одним скрытым праведником, а с целой группой праведников, на которых мир стоит; и даже в будни они говорят на святом языке и роют ямы для навоза, чтобы удобрять землю Эрец Исраэль. А что касается их домов — дом, построенный собственными руками, конечно же может называться домом.

И так Ицхак шел и размышлял, пока не подошел к гумну. Это — то самое гумно, где сиживали мы, бывало, вечерами. Легко было на сердце Ицхака, как у человека, гуляющего в свое удовольствие. Запел он одну из тех песенок, что распевали мы там вечерами:

Там, в Петах-Тикве, на гумне,

Известно каждому, и мне:

И поцелуй дадут в кредит,

И ласка вас не разорит.

Обогнув гумно, зашел Ицхак в Рабочий клуб и заглянул там в объявления и в газеты. Но погода была прекрасная, от цитрусовых плантаций и кустов жасмина поднимался чудный аромат, оставил он Рабочий клуб и продолжил прогулку. Дошел до одной из руин Петах-Тиквы, где ужинал в первый вечер, когда пришел сюда искать работу. Велики были надежды Ицхака в тот день, когда он впервые пришел в Петах-Тикву, и велики были его страдания в тот день, когда он ушел из Петах-Тиквы. Прошло время, ушли в прошлое те страдания, другие страдания явились. Смотрел Ицхак на эту развалину, где жил он с Рабиновичем. Не были те дни хороши, но не было в его сердце и тени упрека.

Взглянул на него один из прохожих и спросил его: «Не ты ли тот самый галициец, которого я видел у Едидьи Рабиновича? Разве ты не уехал из Эрец Исраэль?» Ответил ему Ицхак: «Я — тот самый галициец, и, как видишь, я не уехал из Эрец Исраэль». Поздоровался с ним этот человек и пригласил к себе в комнату. Не успели они войти, как послышался удар колокола на цитрусовых плантациях. Сказал хозяин дома гостю: «Пришло время обедать. Садись и пообедаем». Достал несколько апельсинов и полбуханки хлеба, и они ели и пили чай из начищенного медного самовара.

Человек этот — два имени у него было, одно имя — Менахемке-раввин, а другое имя — Стоящий Менахем. Стоящий Менахем — потому что он все делал стоя. А Менахемом-раввином называли его оттого, что когда умер раввин, отец его, и оставил после себя дом полный сирот, а у общины не было денег, чтобы кормить сирот и платить содержание новому раввину, назначили Менахема раввином, пока не нашли для его старшей сестры жениха, подходящего на должность раввина; тогда оставил Менахем свою должность и уехал в Эрец Исраэль. Прибыл он в Эрец Исраэль, и направился в Петах-Тикву, и обивал там крестьянские пороги, как и остальные наши товарищи. Находил работу — брался за нее, не находил — не сетовал. Говорил: «Как я вправе просить работу, так вправе работодатель сказать, что я ему не нужен». Любая работа, какая бы ни попадалась ему в руки, была хороша для него, даже если труды были — велики, а плата — мала. Обычно он говорил: «Я не отказываюсь ни от какой работы и, если бы назначили меня турецким пашой, принял бы назначение». На самом деле, была должность, которую он ненавидел, это — должность раввина, и даже что-то, в чем есть только след этой должности, было ненавистно ему. Однажды хотели двое влиятельных людей в религиозном суде назначить его судьей, но — не захотел, хотя он очень нуждался в то время. Он понимал, что не в любую минуту предлагают работу, и экономил, на чем только мог. До чего дошла его бережливость? Как-то, переезжая на другую квартиру, он взял с собой солому от своей постели, хотя она была уже лежалая, ведь он на ней спал. Но при этом он следил, чтобы постельное белье было чистое и стирал его перед каждой субботой, а если находил в нем дырку, сам чинил его. И также старался он покупать чай лучших сортов, и был у него начищенный медный самовар, доставшийся ему по наследству в отцовском доме. Точно так же, как он следил за чистотой своей постели, следил он за чистотой своей квартиры. Книг не было у него, кроме одного томика Гемары, и он учил Гемару. А когда учил, то стоял, опираясь на стойку, изготовленную собственноручно. Тяжелели его ноги от бесконечного стояния, скидывал он башмаки, и подкладывал бутылку, и вставал на нее.

2

Рассказал Ицхак Менахему вкратце о том, что произошло с ним в Эрец Исраэль. Менахем стоял, по своему обыкновению, на ногах, дул на чай в своем стакане и внимательно слушал. Закончив рассказ о своих злоключениях, Ицхак улыбнулся и сказал: «Видишь ты, рабби Менахем, я прибыл в Эрец Исраэль обрабатывать землю и беречь ее — а в результате, кто я? Маляр, пачкун». Менахем дул на свой чай и молчал. Зажмурился Ицхак и начал говорить об Эрец и о труде. Под конец воспламенился и заговорил о религии труда.

Посмотрел на него Менахем сердито, покачал головой и сказал: «Религия труда!.. Религия труда!.. Люди, пренебрегающие основами веры, присвоили себе это драгоценное понятие, как эти современные поэты, упоминающие Святое Имя в своих стихах, несмотря на то что и они сами, и их читатели не знают Бога и не хотят знать Бога. Хочешь знать мое мнение? Так слушай! Человек вынужден работать — ведь если он не работает, что он будет есть? Что касается лично меня, нет для меня необходимости в идеях ни об Эрец, ни о труде. Довольно с человека, что удостоился он жить в Эрец Исраэль. И дай Бог, чтобы не пришлось нам стыдиться перед Эрец».

Опустил Менахем глаза и добавил: «Вообще-то должен человек вести себя скромнее по отношению к Эрец Исраэль. И пусть не считает человек, что он оказывает милость Эрец. Пока еще не увидел я всех великих деяний, которые эти мыслители сотворили здесь. А если и сделано что-то, то поневоле сделано. Земля, про которую написано, что глаза Всевышнего — всегда на ней, по справедливости, не будет такой, какой они хотят ее видеть, ведь глаза Всевышнего, естественно, иные, чем глаза изобретателей проектов и советов, старые ли эти люди, молодые или совсем юные, пишут ли они правду об Эрец Исраэль или лгут ради Эрец Исраэль. Однако главная беда не в идеях, а в казуистике, сопровождающей эти идеи. Еще большая напасть — это люди дела, стремящиеся претворить чепуху в реальность. Нечего говорить, что наше избавление не будет таким, каким они себе его представляют, но, когда удостоимся мы полного избавления, будут они первыми, кто станет гнушаться им. Уже многое я сказал, но еще и это скажу тебе: каждый еврей должен стараться изо всех сил, чтобы удостоиться жить в Эрец Исраэль, ибо источник жизни еврейского народа — Эрец Исраэль. А поскольку Эрец опустошена и безлюдна и трудно жить в пустынном месте, мы должны исправить это и заселить эту страну. Если так, если главное — это вдохнуть жизнь в эту землю, не все ли нам равно, если наша работа будет делаться руками иноверцев, как глупцы-крестьяне говорят?! Ответ на этот вопрос заключен в нем самом: с того времени, как пришли народы в землю наследия нашего, не отстроена страна, наоборот — все народы эти, один за другим, опустошали ее больше и больше. Воля Всевышнего видна в этом. Эрец ждала нас, детей своих, чтобы отстроили мы ее. Простые вещи, о которых свидетельствует сама действительность. Опять я наговорил много. Если ты хочешь доказать ничтожность чепухи, вынужден ты поневоле доказывать это речами. Вижу я, что ты сегодня не вернешься в Яффу, и потому — ночуй у меня. Не предложу я тебе кровать, а уложу тебя на полу. Принято, чтобы хозяин уступал свою кровать гостю, а сам спал на полу; а я… я — неженка и не уступаю своей кровати, пусть не случится так, что я пожалею своей кровати и стану уклоняться от долга гостеприимства. Если тебе надо идти по своим делам, возвращайся ко мне ужинать, есть свежий хлеб, и маслины, халва и, нечего говорить, чай из самовара».