– У тебя нет привычки, как у поэтов, посвящать вещи кому-то?

– Нет. Но роман «Ожог» посвящен Майе. А рассказ «Иван» – нашему Ванечке. Ты слышала, что случилось с нашим Ванечкой?

– Нет, а что? Ванечка – внук Майи?

– Ей внук, мне был как сын. Ему было двадцать шесть лет, он закончил американский университет. У Алены, его матери, была очень тяжелая жизнь в Америке, и он как-то старался от нее отдалиться. Уехал в штат Колорадо, их было три друга: американец, сомалиец и он, три красавца, и они не могли найти работу. Подрабатывали на почте, на спасательных станциях, в горах. У него была любовь с девушкой-немкой, они уже вместе жили. Но потом она куда-то уехала, в общем, не сладилось, и они трое отправились в Сан-Франциско. Все огромные такие, и Ваня наш огромный. У него была склонность к американским стихам, он читал их на вечерах. И работал в спортивном магазине. Он уже забыл эту Грету, у него была масса девушек. Когда все съехались к нам на похороны, мы увидели много хорошеньких девушек. Он жил на седьмом этаже, вышел на балкон… Там какие-то странные обстоятельства были. Они все увлекались книгой, написанной якобы трехтысячелетним китайским мудрецом. То есть его никто не видел и не знал, но знали, что ему три тысячи лет. Я видел эту книгу, по ней можно было узнавать судьбу. И Ваня писал ему письма. Там надо было как-то правильно писать: дорогому оракулу. И он якобы им что-то отвечал. И вроде бы он Ване сказал: прыгни с седьмого этажа…

– Какая-то сектантская история…

– Он как будто и не собирался прыгать. Но у него была такая привычка – заглядывать вниз…

– Говорят, не надо заглядывать в бездну, иначе бездна заглянет в тебя.

– И он полетел вниз. Две студентки тогда были у него. Они побежали к нему, он уже лежал на земле, очнулся и сказал: я перебрал спиртного и перегнулся через перила. После этого отключился и больше не приходил в себя.

– Впал в кому?

– И из нее не вышел.

– Как вы перенесли это? Как Майя перенесла?

– Ужасно. Совершенно ужасно. Начался кошмар.

– Когда это случилось?

– В 1999 году. Мы с ним дружили просто замечательно. Как-то он оказался близок мне. Лучшие его снимки я делал. Я еще хотел взять его на Готланд. Я, когда жил в Америке, каждое лето уезжал на Готланд, в Швецию, там тоже есть дом творчества наподобие наших, и там я писал. Этот дом творчества на вершине горы, а внизу огромная церковь Святой Марии. Когда поднимаешься до третьего этажа, то видишь химеры на церкви, они заглядывают в окна. Я часто смотрел и боялся, что химера заглянет в мою жизнь. И она заглянула. Майя была в Москве, я в Америке. Мне позвонил мой друг Женя Попов и сказал…

– Мне казалось, что, несмотря ни на что, жизнь у тебя счастливая и легкая.

– Нет, очень тяжелая.

– Ты написал рассказ о Ванечке – тебе стало легче? Вообще, когда писатель перерабатывает вещество жизни в прозу, становится легче?

– Не знаю. Нет. Писать – это счастье. Но когда пишешь про несчастье – не легче. Она там, в рассказе, то есть Майя, спрашивает: что же мы теперь будем делать? А я ей отвечаю: будем жить грустно.

«В России действительно остался какой-то скрытый ментальный большевизм. Мы не хотим единения. Мы хотим быть самыми главными… Мечта всей моей жизни – чтобы Россия стала обычным нормальным государством в рамках Европы, без болезненных амбиций. А они опять появляются. Кошмарные генералы заявляют: “Наша плав-единица одним залпом покрывает корабль НАТО!” Они другого ничего не знают вообще. Думают, что пуски ракет с Северного полюса должны наполнять нас гордостью. На самом деле просто тошнит…» (из чужого интервью).

– Вася, а зачем ты уехал из страны, это раз, и зачем вернулся – два?

– Уехал, потому что они меня хотели прибрать к рукам.

– Ты боялся, что тебя посадят?

– Нет. Убьют.

– Убьют?! Ты это знал?

– Было покушение. Шел 1980-й год. Я ехал из Казани, от отца, на «Волге», летнее пустое шоссе, и на меня вышел КамАЗ и два мотоцикла за ним. Он шел прямо мне навстречу, они замкнули дорогу, ослепили меня…

– Ты был за рулем? Как тебе удалось избежать столкновения?

– Я был за рулем. Просто ангел-хранитель. Я никогда не был каким-то асом, просто он сказал мне, что надо делать. Он сказал: крути направо до самого конца, теперь газ и крути обратно, обратно, обратно. И мы по самому краю дороги проскочили.

– А я считала тебя удачником… Ты так прекрасно вошел в литературу, мгновенно, можно сказать, начав писать, как никто не писал. Работа сознания, или рука водила?

– В общем-то, рука водила, конечно. Я подражал Катаеву. Тогда мы с ним дружили, и он очень гордился, что мы так дружны…

– Ты говоришь о его «Алмазном венце», «Траве забвенья», о том, что стали называть «мовизмом», от французского «мо» – слово, вкус слова как такового, а у меня впечатление, что сперва начал ты, тогда и он опомнился и стал по-новому писать.

– Может быть. Вполне. Он мне говорил: старик, вы знаете, у вас все так здорово идет, но вы напрасно держитесь за сюжет, не надо развивать сюжет.

– У тебя была замечательная бессюжетная вещь «Поиски жанра» с определением жанра «поиски жанра»…

– К этому времени он с нами разошелся. Уже был «Метрополь», а он, выступая на свое восьмидесятилетие по телевизору, сказал: вы знаете, я так благодарен нашей партии, я так благодарен Союзу писателей… Кланялся. Последний раз я проезжал по Киевской дороге и увидел его – он стоял, такой большой, и смотрел на дорогу. Просто выходил, стоял и смотрел… Если бы не было такой угрозы моим романам, я бы еще, может, не уехал. Были написаны «Ожог», «Остров Крым», масса задумок. Все это не могло быть напечатано здесь и стало печататься на Западе. И на Западе же, когда я начал писать свои большие романы, произошла такая история. Мое главное издательство, «Рэндом Хаус», продалось другому издательству. Мне мой издатель сказал: не волнуйся, все останется по-старому. Но они назначили человека, который сперва присматривался, а потом сказал: если вы хотите получать прибыль, вы должны выгнать всех интеллектуалов. Таких-то и таких-то.

– И ты попал в этот список? Прямо как у нас.

«Деньги, конечно же, главный мотор общества. Возможно, это вообще самое гениальное изобретение человечества. Но счастья они не приносят. Они могут лишь предоставить свободу от других давящих моментов жизни» (из чужого интервью).

– Приноси доход или пропадешь – у них такая поговорка. Этот человек стал вице-президентом издательской компании, и я понял, что моих книг там больше не будет. Я тогда выступил в университете своем и сказал: самое божественное, что я узнал в Америке, это университет как главный храм Америки, а главный ужас Америки – это книжная торговля. И я вдруг понял, что возвращаюсь в Россию, потому что опять спасаю свою литературу. Главное, я вернулся в страну пребывания моего языка.