Когда мой отец вернулся домой, выиграв одну за другой две битвы,[33]и спас нас из заточения, точно рыцарь из книги сказок, и мы вышли из крипты, из темноты навстречу свету, словно сам воскресший Господь, я поклялась себе — самой страшной детской клятвой, — что меня никто и никогда больше не запрет ни в каком убежище.

Но таково уж колесо фортуны — как часто повторяла моя бабушка Жакетта: оно то возносит тебя очень высоко, то бросает в самый низ, и ты ничего не можешь с этим поделать, можешь только собраться с мужеством и смиренно относиться к поворотам этого колеса. Я хорошо помню, что тогда, будучи маленькой девочкой, я все никак не могла найти в себе достаточно мужества.

А потом, когда мне было уже семнадцать, и я пользовалась всеобщей любовью при дворе моего отца, и считалась самой красивой принцессой в Англии, и будущее представлялось мне радужным и безоблачным, мой отец внезапно умер, и нам снова пришлось спасаться в убежище, ибо мы боялись брата моего отца, моего дяди Ричарда. Девять долгих месяцев мы проторчали в этом убежище, ссорясь друг с другом из-за пустяков, злясь на то, что снова потерпели неудачу, пока моя мать не договорилась с Ричардом. И я наконец вышла на волю — навстречу солнечному свету, королевскому двору и своей большой любви. Второй раз в жизни тогда я чувствовала себя явившимся из тьмы призраком, которому чудом удалось вновь обрести жизнь. Снова я жмурилась под теплыми лучами свободы, точно сокол, с которого сняли клобук и выпустили в небо, позволив летать на свободе, и тогда я снова поклялась, что меня никогда больше не заточат в темницу. И снова, как выяснилось, совершила ошибку.

* * *

Схватки начались в полночь.

— Слишком рано, — в страхе выдохнула одна из моих горничных. — По крайней мере на месяц раньше срока! — И я заметила, как быстро переглянулись эти великие конспираторши — моя мать и миледи.

— Да, на целый месяц раньше срока, — громко подтвердила моя свекровь на тот случай, если кто-то вздумает подсчитывать. — Что ж, будем молиться.

— Так, может, вы, леди Маргарет, прямо сейчас пройдете в вашу личную часовню и помолитесь за нашу дочь? — быстро предложила моя мать, что было весьма умно с ее стороны. — Ребенок, родившийся до срока, особенно нуждается в помощи святых. Все мы оценили бы вашу доброту, если бы вы согласились помолиться за Элизабет, пока у нее идут схватки.

Миледи явно колебалась, разрываясь между желанием обратиться к Богу и собственным любопытством.

— Я думала помочь ей здесь… Мне казалось, именно я должна стать свидетельницей…

Моя мать только плечами пожала, слегка качнув головой в сторону комнатки, где собралась целая толпа помощниц: мои сестры, акушерки, фрейлины.

— Земные заботы, — сказала моя мать. — Но кто лучше вас сможет попросить у Господа нашего оказать помощь роженице?

— Хорошо, я приглашу священника и хор, — пообещала миледи. — А вы в течение всей ночи сообщайте мне, как идут дела. Думаю, что и архиепископа разбудить придется. Надеюсь, Пресвятая Богородица услышит мои мольбы.

Перед ней распахнули дверь, и она вышла, возбужденная возложенной на нее миссией. Но мать даже не улыбнулась, когда снова повернулась ко мне и деловито предложила:

— А теперь давай-ка походим.

Пока миледи трудилась, стоя на коленях в часовне, я тоже всю ночь трудилась изо всех сил и на рассвете, повернув к матери покрытое каплями пота лицо, сказала:

— Я как-то странно себя чувствую, матушка. Я никогда ничего подобного прежде не испытывала. Это очень неприятное чувство — мне кажется, вот-вот случится что-то страшное. Я боюсь, мама!

Мать давно уже сняла и отложила в сторону свой головной убор, ее чудесные волосы были заплетены в длинную, чуть ли не до колен, косу. Она за всю ночь не присела; она не отходила от меня и сама меня поддерживала, заставляя прогуливаться по комнате; но когда она услышала мои слова, ее усталое лицо вспыхнуло от радости.

— Обопрись об этих женщин, — сказала она мне.

Я думала, что сейчас начнется настоящее сражение за жизнь, поскольку наслушалась разных страшных историй, которые женщины так любят рассказывать друг другу, — о том, как во время родов они кричали от боли, а ребеночка вовремя не повернули, или о том, что ребенка иной раз и вовсе невозможно родить, так что его приходится вырезать из чрева, рискуя жизнью и матери, и младенца; но ничего страшного не произошло. Мать приказала акушеркам встать по обе стороны от меня, чтобы я могла опираться на их плечи, а сама взяла мое лицо в свои холодные ладони и спокойно сказала, не сводя с меня своих серых глаз:

— Я буду считать, а ты слушай, моя дорогая, и стой совершенно спокойно. Главное, слушай мой голос. Я буду считать от одного до десяти, и ты постепенно почувствуешь, что ноги твои становятся все тяжелее, и дышишь ты все глубже, и слышать ты способна только мой голос. А вскоре тебе покажется, что ты плывешь вниз по реке, и ее сладостные воды нежно обнимают тебя, и ты не чувствуешь никакой боли, и тебя охватывает приятное ощущение глубокого отдыха, похожего на сон.

Я смотрела ей прямо в глаза, и уже через несколько мгновений все вокруг меня исчезло, осталось только ее спокойное, сосредоточенное лицо, и погасли все звуки, кроме ее тихого голоса, отсчитывавшего: «Один, два, три…» Боли приходили и уходили, но казались какими-то очень далекими, и я действительно словно плыла по реке, как и обещала мне мать, влекомая ее быстрым течением.

И при этом я постоянно видела перед собой внимательные глаза матери, ее сияющее лицо, и мне казалось, что мы с ней замкнуты внутри волшебного шара или магической сети, которую она сплела своим голосом; и этот голос, спокойный, уверенный и неторопливый, по-прежнему доносился до меня сквозь опутавшие меня чары, продолжая бесконечный отсчет.

— Тебе совершенно нечего бояться, — нежно приговаривала мать. — Вообще никогда ничего бояться не стоит. Самый худший страх — это боязнь того, что тебе будет страшно, но с этим страхом ты вполне можешь справиться.

— Как? — прошептала я. Меня по-прежнему не покидало ощущение сна, ощущение того, что я плыву по реке сновидений. — Как мне побороть этот самый худший страх?

— Нужно просто решиться и сказать себе: я ничего не буду бояться. А если столкнешься с чем-то, что заставит тебя насторожиться, повернись к опасности лицом и смело иди ей навстречу. Помни — каков бы ни был твой страх, всегда спокойно иди ему навстречу и не торопись. И, главное, улыбайся.

Ее уверенность, ее описание того, как мужественно она сама всегда идет навстречу своим страхам, заставили меня улыбнуться. Боль по-прежнему то накатывала, то отступала, но теперь схватки приходили гораздо чаще, примерно каждую минуту или две, и каждый раз я видела рядом с собой лицо моей любимой матери, ее улыбку, ее ласково прищуренные серые глаза.