Канцлер Германии Теобальд фон Бетман-Гольвег после войны участвовал в сокрытии компрометирующих документов

Акция «укрывательства», начатая еще во время насыщенного дипломатическими маневрами Июльского кризиса 1914 г., получила энергичное продолжение на начальном этапе войны в результате публикации германской «Белой книги». При этом всегда утверждалось, что имело место «окружение Германии», хотя в этот самый момент Берлин подталкивал Вену занять непримиримую позицию, подначивал сделать первый шаг. Целью этого было представить вступление в войну как вынужденное, а не продиктованное собственными стремлениями. Позднее представители традиционной элиты пытались скрыть свою роль в развязывании тяжелой и проигранной войны. Бетман-Гольвег и Ягов, а также другой высокопоставленный сотрудник МИДа Вильгельм фон Штумм (Wilhelm von Stumm) договорились о тактике защиты на тот случай, если дело дойдет до суда. Штумм посвятил бывших канцлера и статс-секретаря в наиболее компрометирующие для Германии документы, которые каждый из них должен был спрятать[298]. При этом общество индоктринировалось в том смысле, что вопрос военной ответственности – это угроза всей стране, государству, отечеству, а спасение морального облика Германии – патриотический долг каждого немца[299].

Во все великие эпохи мемуаристы опережают историков, публикующих документы, и профессоров с их лекциями. В нашем случае воспоминания – инструмент сознательного ретуширования истории. Появились «стилизованные» мемуары Бетман-Гольвега (1919), фельдмаршала Гинденбурга (1920), генерала Мольтке (1922), адмирала Тирпица (1919), чуть позднее – Бюлова (1930) и самого кайзера (1922). Последний, в частности, утверждал, что, вопреки расхожему мнению, 5 или 6 июля в Потсдаме не было заседаний Совета короны. С формальной точки зрения это правда. При этом Вильгельм забыл упомянуть, что в течение этих двух дней у него побывали все высшие должностные лица и военачальники, с которыми он обсудил надвигавшуюся войну. Столь же лукаво и утверждение, будто германское правительство до вечера 23 июля не было в курсе австро-венгерского ультиматума. Действительно, правительство не собиралось, однако кайзер, канцлер, статс-секретарь по иностранным делам, начальник генштаба и много кто еще, включая германского посла в Вене, знали об ультиматуме, были посвящены в его детали еще до того, как он был написан, и, наконец, ознакомились с его окончательным вариантом раньше сербского правительства[300]. Германское командование в лице военного атташе в Вене было точно оповещено о дате вручения «неприемлемого» ультиматума Сербии. К этому дню подгадали возвращение в Берлин из «ежегодного отпуска» всех ключевых фигур. Точно знали и о времени начала австро-венгерской мобилизации, а также о ее целях. Ранее, 7 июля, из Вены поступила информация, что готовится «неприемлемый ультиматум Сербии». 13 июля данные получили дополнительное подтверждение. Тогда же стало известно, что на следующий день правительство Монархии решит, когда вручить ультиматум[301].

Хотя, как известно, официальные архивные документы многим выдавались на руки, дабы они раз и навсегда затерялись, не все владельцы и их наследники поступали с ними «последовательно». «Патриотическим цензорам» приходилось пересматривать и чистить окончательные варианты некоторых текстов, подготовленных к печати. Когда вдова Мольтке захотела опубликовать его бумаги, имевшие отношение к началу войны, нашлось немало доброхотов из числа генералов и дипломатов, посоветовавших ей не делать этого. В 1922 г. книга все-таки увидела свет, однако в ней не было ничего об Июльском кризисе. Добровольным цензором стал старший сын Мольтке Вильгельм. Что-то из неопубликованного в переписанном варианте осталось у младшего сына Адама, личную переписку сохранила вдова, передавшая ее своей дочери. Та же история приключилась и с бумагами фельдмаршала Гинденбурга, которые достались его внуку Хубертусу. Их «чистили» не один раз. В 1960-е гг. этим занимался историк-националист Вальтер Хубач (Walther Hubatsch). Помимо этого, он известен и тем, что, используя в своей работе 1958 г. дневники адмирала Г. А. фон Миллера, старательно обходил все места, которые могли бы свидетельствовать об агрессивных намерениях германского руководства[302]. Документы генерала Людендорфа находились у его зятя, который утверждал, что в них ничего не говорилось о Первой мировой войне (sic!). Бумаги Курта Рицлера, занимавшего в июле 1914 г. должность старшего советника Бетман-Гольвега, увидели свет только в 1972 г. Когда в 1965 г. Рицлер умер и его сестра задумалась о публикации, второй брат поспешил уничтожить большую часть документов. Уцелевшие привел в порядок и передал в архив Кобленца историк Дитер Эрдманн. Он же издал материалы, когда истек восьмилетний запрет на их использование. Однако дело на этом не закончилось. Впоследствии историки заметили, что из дневника Рицлера вырезаны целые куски, а записи, относящиеся к Июльскому кризису, сделаны не на той же бумаге, что и весь остальной дневник[303].

Благодаря «патриотической цензуре» некоторые дневники и мемуары так и не дошли до читателя[304]. Что касается воспоминаний германского посла в Лондоне (1912–1914) князя Лихновского, то и они несут на себе печать давления, обструкции и самоцензуры. Дипломат был свидетелем того, как Германия в 1914 г. саботировала попытки сохранить мир. Об этом он в 1916 г. написал в брошюре, которая едва не стала причиной его ареста. Только в 1927 г. Лихновский напечатал в Дрездене свои мемуары. Прилагавшиеся к ним очерки о германской ответственности публиковались на этот раз в смягченном варианте. Страдавший от нападок князь умер в одиночестве в 1928 г.[305]