холод, опять начинать сначала. Поехали вместе, а? Ты вон, какой жлобяра огромный, меня за тобой и не заметят…

— А минет за таблетку — это такой подарок себе на день рождения? — не выдержал я.

Она вздрогнула, как от пощечины.

— Я же просила увести меня оттуда.

— Это так теперь просят? А у самой не было сил уйти?!

— Не было, — всхлипнула Иволга.

Мне стало совсем больно и гадко.

— Всё. Спи давай. Завтра поговорим.

Вот тогда она, наконец, замолчала. А я сидел до утра, пялился в темноту. Иву, кстати, так и не тошнило, зато мне тазик пригодился. Уснул уже на рассвете — все так же, сидя. В душе не осталось ничего, казалось, что за этот бесконечно длинный вечер по ней раз двадцать проехались асфальтоукладчиком. В итоге я просто закрыл глаза, чтобы хоть на пару часов перестать думать. Это помогло.

Глава 14. Невыносимая

Утро было покрыто трещинами, как никогда прежде. Голова болела, спина — тоже. В горле пересохло, а остатки мыслей испугано шарахались по дальним закоулкам мозга, ловко уворачиваясь от сознания. Рассвет — и тот получился гадким, грязно-желтым, будто ещё сильнее испачкавшим все вокруг.

Иволга тоже встала рано. Села на краешек кровати, растрепанная и бледная. Закурила. На меня старалась не глядеть, не сказала ни слова. Я вздохнул и пошёл ставить чай. Кровь возмущенно застучала в висках, но дойти и щелкнуть чайник получилось. Через пять минут в ванной зашумела вода — красноволосая умывалась. День со скрипом старался влиться в привычное русло.

Завтракали в тишине — сказать друг другу было нечего. Ива, всё ещё бледная, но уже причесанная, вышла из-за стола первой. Стала краситься.

— Куда собралась?

— К ясеню.

— Куда?

— К ясеню, — раздраженно повторила мелкая. — Сам вчера отправил, вот, прихорашиваюсь. Если собираешься со мной — оденься теплее, у него редко топят.

Я открыл было рот, чтобы послать её, но в этот момент девушка покачнулась и, чуть не упав, оперлась на зеркало.

— Может, позже съездишь? — я подскочил, готовый её ловить.

— Не, — Иволга упрямо помотала головой. — Надо сейчас.

Мне бы совесть не позволила отправить её одну в таком состоянии.

— Ладно. Одеваюсь.

* * *

Мы ехали долго — сначала на метро, потом на маршрутке. В ней Иву укачало, пришлось выйти на пару остановок раньше, чтобы девушку не стошнило. Район вокруг был не то, что неблагополучный, просто глубокая окраина, такая, куда не каждый горожанин за свою длинную жизнь попасть умудрится. Это место, где город, застроенный от центра так плотно, будто борется за существование на каждом сантиметре, вдруг расступается, разлетается в разные стороны, осознав, что вокруг простираются сотни километров никем еще не занятого пространства. Дворы многоэтажек, если они еще присутствуют, расположены друг от друга чуть ли не на расстоянии квартала, но, зачастую, дворов вообще нет, потому что дома не ютятся друг напротив друга, а раскиданы по доставшемуся им пространству в хаотичном порядке. Пространство между многоквартирными муравейниками занято «частным сектором» — разваливающимися гниющими домишками, жильцы которых по лишь им ведомым причинам отказываются переезжать и освобождать место для новостроек. Если же государству везёт, удается снести одну-две халупы по соседству, на их месте некоторое время зияет голая пустота, а потом возникает шумная, долгая и громоздкая стройка. Не люблю окраины.

Следующую маршрутку решили не ждать, прошлись пешком. Ноги по щиколотку вязли в плохо утоптанном стеге — разумеется, здесь его никто и не собирался убирать. Настроение, и так не радужное, превратилось в серо-желтый комок мокроты, застрявший где-то посреди легких и мешающий свободно дышать. Маячащее впереди красное каре Иволги я воспринимал, как раздражающий болезненный бред. От холода пар, поднимавшийся изо рта, оседал инеем на ресницах, замораживая их в непроглядное нечто. Я прямо-таки ощущал, что простываю.

Наконец, остановились в тени какого-то здания. Протерев глаза от колючей изморози, я увидел, куда направлялась Ива. Это было большое, неказистое здание советских времен. Назвать его хрущевкой или сталинкой было невозможно — это строение слишком отличалось от привычных мне городских «кубов», вытянутое, загибающееся с левого края, с узким, занесенным снегом двором перед единственным входом, безмолвно кричащее чернотою разбитых окон. Через несколько секунд стало ясно — когда-то здесь располагалось общежитие. Надпись на табличке у входной двери почти стерлась, так что сомнений не оставалось: давно уже никого не селят.

Иволга потянула за ручку, и дверь, громко и протяжно взвизгнув, открылась, приглашая внутрь запахом сырости, старости и затхлости, неизбежно сопровождающим старые, но по какой-то причине ещё жилые здания.

— Ив, что мы тут забыли? — шёпотом спросил я. В холле после ярко-белого зимнего дня показалось, что вокруг царит непроглядная темнота.

— В гости пришли, — негромко отозвалась девушка. — Держись рядом и никуда не суйся. Публика тут… Разная.

Глаза чуть попривыкли к местному освещению, состоящему из солнечных лучей, пробивающихся сквозь местами пыльные, местами отсутствующие стёкла, и я обнаружил нас поднимающимися по лестнице. На втором этаже, как и ожидалось от общежития, обнаружился длинный коридор с дверьми по правому краю. Электричества, конечно же, не было — приходилось пробираться почти наощупь, изредка натыкаясь на пустые бутылки, какие-то тряпки и, кажется, шприцы. Ещё на пути попадались двери и пустые дверные проемы. В пару из них Иволга заглянула, другие обошла тихонько, заставив и меня сделать так же. При мысли о людях, живших здесь, по спине забегали ледяные мурашки. Что ж, Лена, ты была права: сейчас Иволга затащила меня в какое-то не очень хорошее место…

Наконец, у одной из дверей мы остановились. Красноволосая без тени сомнения распахнула её чуть не сбив меня с ног, и проскользнула внутрь комнаты. Я на некоторое время замер на пороге, не решаясь последовать за девушкой — темнота коридора страшила меньше, чем неизвестность чужого помещения. Оказалось, задержался не зря — раздался грохот рухнувшего тела и негромкое, но полное праведного гнева ругательство.

— Раскидал, сука, клешни свои по комнате!

Ответа не последовало, так что я шагнул внутрь, ведомый желанием выяснить, об кого споткнулась Иволга.

В комнате было неуютно, пусто,