Эйда в ступоре встала на ступенях, перекрыв выход Хранителю. Хоар рывком сдернул ее с лесенки, убрав за спины чернобурочникам. Заглянув в повозку, он велел Ули шепотом:

– Сиди тихо и носа не высовывай!.. – с этими словами он вытащил ковер и бросил его на ступени. А затем пододвинул край сундука, на котором только что сидел, к выходу.

Хранитель разгладил волосы и взялся за посох крепче. Он показался в дверном проеме повозки – и гул толпы притих. Затем, не спускаясь с лесенки, он присел на приготовленный край сундука. Величественный, на фоне чудесной повозки, с богатым красивым ковром под ногами, но в простой одежде, возвышающийся над людьми, он производил впечатление.

Ули присел на пол и осторожно посмотрел в щель между краем проема и Хродвигом. Прямо из-под мышки Хранителя он смотрел на многоголовую толпу. Все эти люди смотрели на Ули, но не видели его. А он их видел.

Вдруг вперед проскользнула какая-то женщина. Она подбоченилась, посмотрела на односельчан и крикнула:

– Что ж вы ведьму проклятую от честных людей спрятали?

Хродвиг показал посохом на кого-то из толпы. Вперед вышел Эйдир и встал напротив возвышения.

– Кто эта женщина, Эйдир?

– Это Ойрла, Хранитель. – Эйдир глубоко поклонился.

– Ойрла я, Ойрла! – закричала баба из-за спины Эйдира. Ули увидел, как сморщилось лицо старосты. Будто зуб у него внезапно заболел. – А ведьма эта, сука подзаборная, мужа у меня сгноила! Да не у меня одной! Верно, люди? – Она обернулась к односельчанам.

Односельчане, притихшие при виде Хранителя, вновь заволновались.

– А кто ты, Эйдир? – не обращая внимания на женщину, продолжил расспрос Хродвиг.

– Так это… староста я, – удивился тот.

– Так почему, староста, – старик громко пристукнул посохом, – в твоей деревне бабы открывают рот на Суде Хранителя?

«Вот я опять на Суде Хранителей, – подумал Ули. – Третий раз уже. Один раз судили Остаха, другой – меня. Но теперь я прячусь под мышкой у самого́ Хранителя, моего прадедушки. Который судит ведьму. И мне ни капельки не страшно».

Староста не нашел ответа и опустил голову. А Ойрла так и стояла, уперев руки в бока. Но Хранитель сделал движение – и один из чернобурочников приблизился к бабе и ловко заломил ей руки за спину. И потащил за повозку, в место, скрытое от глаз толпы. Люди потрясенно замолчали. В этой тишине послышался свист ремня и тонкий вскрик. Потом еще и еще.

Ули увидел, как люди стали переглядываться и переговариваться. Кое-кто заулыбался. Вскоре звуки прекратились, и женщина, немного встрепанная, снова предстала перед Хранителем. Руки при этом она держала перед собой, а глаза опустила в землю. Хранитель долго смотрел на нее, но женщина так и не подняла глаз. Кивнув, Хродвиг спросил:

– Как зовут тебя, женщина?

– Ойрла я, – негромко ответила та.

– Говори громче, Ойрла, а то некоторые добрые односельчане не слышат тебя, – улыбнулся Хродвиг.

В толпе послышались смешки.

– Правда ли, что ночью видела ты эту женщину? – Хродвиг кивком указал на Эйду.

Допрашиваемая посмотрела на ведьму и сплюнула под ноги.

– Мне снова наказать тебя? – поинтересовался Хродвиг. – Отвечай Суду!

– Нет, господин! – вскричала баба, кланяясь. – Не надо наказывать, господин!..

– Зови меня Хранителем, – оборвал ее старик. – И отвечай: видела ли ты эту женщину?

– Видела, как не видеть, видела! – зачастила та. – Вышла она ночью из дому, да на кладбище и отправилась!

– Почему на кладбище? – быстро спросил Хоар.

– А куда ж еще? Дома наши на краю деревни, а кладбище рядом. Куда ж она ночью еще пойдет?

– Что же делать ей на кладбище?

– Как что? Добрых людей изводить! Той ночью как толкнул меня кто. Проснулась я – и смотрю во двор. А напротив она идет. По улице.

– Как же ты узнала ее ночью?

– Так луна ж круглая как сыр была! – разгорячилась баба. – Полнолуние, самая ведьмовская пора! Идет она, к груди горшок прижимает. Прошла мимо. А потом, смотрю, назад идет. И опять с горшком! – торжествующе добавила она, уставив указательный палец на сжавшуюся Эйду.

– И поэтому ты решила, что она ведьма? – спросил ее Хродвиг.

– Так, истинно так, Хранитель! – закричала баба, тряся указательным пальцем. – У добрых людей днем тайком землицы со двора возьмет, а ночью ее кладбищенской земелькой заменит! Вот так беду к нам и привела! Где муж мой, Эйрик?! – вдруг пронзительно закричала баба. – Где другие мужья? Сгубила их, проклятая ведьма! Глазом косым на клиббов смотрит и делает, что те ей велят! Вот и мужей наших сгноила и сына своего не пожалела! Сука косоглазая!

Вопли разгоряченной Ойрлы изрядно взволновали толпу. Хранитель же до поры не прерывал ее. Сейчас, однако, он пристукнул посохом. Баба тотчас же замолчала. Вопли как ножом отрезало.

– А вот это вряд ли, – заметил Хранитель. И вытянул посох вперед.

Ойрла и все односельчане повернулись. За их спинами на дороге из-за поворота показались трое. Чернобурочник сопровождал Немого, который вел за руку худого паренька, измазанного чем-то с ног до головы. Правая рука паренька висела вдоль туловища плетью. Увидев его, ведьма бросилась ему навстречу, но была остановлена одним из охранников.

– Ой-ко-о-он!.. – раздался ее утробный крик.

Эйда вновь попыталась вырваться, но ей это не удалось, и она повисла на руках охранника. И тогда она тонко, протяжно и обреченно завыла. От этого воя у Ули по коже побежали мурашки.

При виде измазанного паренька люди стали чертить у себя на груди круг – символ Великого Неба. Крикунья Ойрла и та оторопела, хлопая глазами и раскрыв рот уставившись на Ойкона, который неожиданно для всех появился на пустыре.

Хранитель не стал терять времени даром, не дав толпе возможности опомниться.

– Подойди ко мне, юноша! – велел он.

Парень, ведомый Немым и охранником в черном, приблизился. Он встал напротив Хранителя, на то место, которое тот указал ему своим посохом. Стоящая рядом Ойрла пришла в себя и закричала:

– Ойкон, где мой муж?

Хранитель в очередной раз стукнул посохом, и один из охранников вновь спеленал громогласную бабу, заломив ей руки за спину.

– Здесь идет Суд Хранителя, женщина! – устало обратился Хродвиг не столько к Ойрле, сколько к ее односельчанам. – Ты не единожды прерывала его и выказывала свое неуважение. Один из наших обычаев велит мне отрезать тебе язык, а другой – казнить… – Старик замолчал, вглядываясь в расширенные от ужаса глаза женщины. – Но, понимая твое горе, я не буду этого делать. Пока. Но больше я не хочу слышать тебя, ты поняла меня?