Он услышал, как в двери поворачивается ключ Элизабет, и вздрогнул от мысли, что знает, о чем Брюн думает и чего хочет.

Сделай это.

Никогда.

Она лживая сучка. Займись ей.

Нет.

Тогда сделай миру одолжение, сгинь.

Может, и сгину.

Ты трус. Я не верю ничему, что ты говоришь.

– Дэвид?

Ее голос, рука ерошит его волосы.

Как хочется выкрутить эту руку и сломать, не дожидаясь, пока Элизабет даст сдачи. Зажимов для косяков у него нет, но пинцет, это тоже сойдет. И провода, и аккумулятор в машине.

– Уйди, – сказал он. – Элизабет, пожалуйста, уйди ненадолго.

– О чем ты?

– Поезжай к своей тете. Я позвоню.

– Дэвид, скажи, что случилось?

– Убирайся отсюда, – выдавил он. – Убирайся отсюда. Оставь меня в покое.

Она уехала. Он ни разу не взглянул на нее.

Трус.

Она вернется.

Ты дрейфишь.

Она вернется.

Давай, что ли, еще почитаем? Почитаем про моего любимого бойскаута, свет моих очей.

* * *

– Я хочу покончить с собой, – сказал он.

Афина Поподопович, психиатр, чье имя Дэвид наобум выбрал в телефонном справочнике утром, через неделю с лишним после того, как выгнал Элизабет, посмотрела на него внимательно и с неподдельным участием.

– Как вы себя убьете? – спросила она.

– Прыгну с Занесвиллского моста.

– Ну, это неопрятно.

Он подождал, не мелькнет ли в уголках ее губ намек на улыбку, но она не издевалась. Просто резала правду-матку.

– Вы не первый из моих пациентов, кто хочет совершить прощальный нырок с Занесвиллского моста, – сказала она. – Только я считала, у писателя должно быть больше воображения.

– Думал проглотить горящие угли, но это уже делали. Большинство самоубийств совершается по шаблону. Машина с работающим двигателем в гараже, дуло в рот, веревка…

– Прыжок с моста.

– Вот видите. Трудно найти новый подход. Кроме того, сама причина, по которой я дошел до точки, состоит в том, что я больше не вырабатываю никаких оригинальных идей. Не могу больше писать. Мой редактор скоро это поймет. И тогда я потеряю работу.

– Почему вы не можете писать?

– Когда я пишу, мне нужно слышать свой голос, голос у себя в голове. Голос, который рассказывает историю. Таков мой рабочий процесс. Я больше не слышу свой голос.

– Почему?

– Я слышу только Брюна. С тех пор как я открыл эту коробку, я слышу его постоянно. Я все время думаю о нем. С того момента, как просыпаюсь, до того, как засыпаю. Он мне снится. Я не могу убрать из головы лицо Сары Крестон. Донна и Дженнифер тоже там, но большей частью Сара, потому что у меня много ее фотографий.

– Эти голоса приказывают вам причинить себе зло? Причинить зло другим?

Тут Дэвид скорчился и, судорожно всхлипнув, заплакал.

– Да. Внутри меня что-то есть. Я чувствую, как оно вгрызается в меня.

Доктор Поподопович выпрямилась и написала что-то на зеленом бланке.

– Дэвид, – голос у нее был спокойный, дружеский, в нем слышалась теплота, – возможно, у вас посттравматическое стрессовое расстройство, которое развилось на почве этих ужасающих историй. В каком-то смысле вы заново проживаете эти трагедии. Я видела такое раньше у журналистов, которые освещали войну в Ираке. Дэвид, вы проведете ночь в Гленнс – это центр психического здоровья в нескольких милях отсюда. Когда кто-то говорит мне, что намеревается причинить себе вред, я должна это сделать, поймите. Но обещаю вам, все, что вы рассказали мне и расскажете в будущем, останется в строжайшем секрете. Понимаете, почему я должна это сделать?

– Да.

– Тот факт, что вы разыскали меня, говорит, что вы сильнее, чем сами думаете. Мы вас вытянем. И первые шаги сделаем прямо сейчас.

Он уставился в пол.

– Посмотрите на меня, Дэвид. Мы вас вылечим. Дэвид, посмотрите…

* * *

– …На меня, – сказала Элизабет, когда они возвращались в зал суда. – Просто смотри на меня, если они начнут на тебя нападать, о’кей?

Он кивнул и пошел на место свидетеля. Вошли присяжные, затем судья Сигел, и все встали.

– Садитесь, – сказал судья.

Сайненбергер молнией вскочил с места. И нанес удар ниже пояса.

– Мистер Нефф, – спросил он. – Вы сумасшедший?

– Возражаю! – закричал Руссо.

Сайненбергер отмахнулся.

– Уточню вопрос. Мистер Нефф, имеются ли у вас какие-либо психические отклонения?

– У меня посттравматическое стрессовое расстройство, но это не психическое отклонение, – сказал Дэвид.

В комнате на девятом этаже этого самого здания его точно так же пытал Руссо, и он знал, как отвечать. Это было тренировкой перед боем – но, сколько ни молоти по груше, трудно не отшатнуться, когда на ринге тебя ударит живой противник.

– Но вы при этом принимаете лекарство, правильно?

– Правильно.

– Если это не болезнь, зачем вам нужно лекарство?

– Ну, мистер Сайненбергер, это все равно что быть алкоголиком, – сказал Дэвид. – Многие алкоголики могут вести нормальный образ жизни и продуктивно работать, пока работает печень. Что касается меня, я всегда сдаю свои статьи вовремя, несмотря на то что чувствую некоторый внутренний дискомфорт.

– Как с печенью алкоголика, только это происходит с вашим мозгом, не так ли?

Дэвид чуть поежился.

– В общем, да.

– Вы слышите голоса. Слышите тех, кого на самом деле рядом нет.

– Да.

– Возможно, и видите тех, кого нет рядом?

Он вспомнил ту ужасную ночь, бродягу с ножом под окном их спальни, кривого на один глаз. Но Сайненбергер никак не мог знать об этом. Это похоронено в записях его психиатра, недоступных суду.

– Нет, – сказал он. – Не думаю.

– Я говорю о Гэри Гонзе. Вашем секретном источнике информации, которую вы использовали в своей книге. Гэри Гонзе – не существующий в действительности человек, ведь так?

– К несчастью, – сказал Дэвид, – Гэри Гонзе абсолютно реален.

* * *

Они возвращались в Огайо на машине Кэти, в десятилетнем «сатурне», заваленном дисками и винилом с группами, о которых Дэвид слыхом не слыхивал: Salt Zombies, The Decemberists, Neutral Milk Hotel.

Машину, взятую напрокат, он вернул в отделение фирмы при университете и оплатил расходы на ее доставку обратно в Акрон. Дуриком полученное богатство дает не так много бонусов, давно понял Дэвид, но жизнь однозначно становится комфортнее. Почему-то в машине Кэти, на пассажирском сиденье, Дэвид чувствовал себя ближе к ней, чем в те семь раз, когда они занимались сексом в Беллефонте. Сидеть на пассажирском сиденье в машине женщины – вот что такое настоящая близость.