На рытье ямы ушло больше времени, чем я ожидала, возможно, из-за усталости после трудного дня, к тому же я занозила черенком лопаты кожу между большим и указательным пальцами. По ходу дела мне попалась индейская мусорная куча – раковины устриц и других двустворок. Я поставила бочонок на дно, закидала землей с ракушками и притоптала, как могла. Затем с лопатой в руке (и слоем грязи на лице, руках, юбке и башмаках) я вернулась в поселок, а оттуда вдоль западной стены, держась как можно дальше от бочарной мастерской, заспешила к переправе.

Мне снова повезло: паром стоял у этого берега. Однако мне нечем было заплатить за переправу.

Кроме обещания быть щедрой. Очевидно, все встреченные сегодня мужчины по осанке видели, что я не зашнурована – отсюда их смущение. Быть может, удастся этим воспользоваться и в случае с паромщиком?

Однако надо было принять в расчет его младшего брата. Младший на меня не пялился – может, девушки его не привлекали. Или он был близоруким. Или рьяным пуританином. В любом случае он был помехой.

Я подошла прямиком к старшему брату и сказала с улыбкой:

– Теперь мне надо обратно на ту сторону.

Парень чуть покраснел, и я поняла, что он у меня в кармане.

– Добрый день. – Он протянул руку. – Давай плату.

– Я думала, что первый раз заплатила за переправу в обе стороны.

Он легонько мотнул головой:

– Кто сказал тебе такую неправду?

– Так было на переправе у меня дома в Англии. Я в Америке недавно и часто ошибаюсь. Если бы я догадалась спросить, наверняка хозяин дал бы мне больше денег на дорогу.

– Твой хозяин без твоих вопросов знал, сколько стоит переправа. – Парень скользнул взглядом по моему скрытому одеждой, но незашнурованному торсу и вновь посмотрел мне в лицо. – Мне не нравится, как твой хозяин с тобой обходится, – тихо проговорил он.

Я заставила себя покраснеть (до той минуты даже и не знала, что это умею).

– Такова моя нынешняя участь. Мне очень стыдно, что я не узнала, сколько стоит переправа, но очень прошу сегодня меня перевезти. Следующий раз я буду с деньгами.

Я постаралась изобразить жалобный взгляд бедной-несчастной девушки, чувствуя себя идиотски и радуясь, что Тристан этого не видит и не станет меня поддевать.

Паромщик задумался на мгновение, затем убрал весло, впуская меня в лодку.

– Садись, – сказал он разом ласково и недовольно. – С братом я это улажу. Но смотри, чтобы твой хозяин не вздумал нас снова морочить.

– Морочить?

– Он отлично понимает, что делает, отправляя полуодетую служанку как… товар.

Я покраснела еще сильнее, на сей раз непритворно.

– Мне удивительно это слышать. Я поговорю о нем со священником.

Паромщик одобрительно кивнул… и улыбнулся прежней робкой улыбкой. До чего мило: он позволял себе пялиться на меня, только если точно ни на что не рассчитывал.

Обратно через реку Чарльз переправились без всяких приключений. Путь, который я утром проделала на телеге, пешком занял около часа и тоже обошелся без происшествий. За все время я не встретила ни души. Тени уже начали удлиняться, когда я, усталая и взмокшая от жары, вернулась к матушке Фитч.

Ведьма ставила котелок на прикрытые решеткой уголья в очаге. Пахло по большей части овощами, чуть-чуть бараниной. Чего не было совсем, так это запаха пряностей. У открытого окна сидела девочка лет восьми и пряла на веретене. Лицо у нее было скучающее. При виде меня она просияла.

– Мама, это та тетя? – спросила она.

Матушка Фитч обернулась через плечо.

– Да.

Затем добавила, обращаясь ко мне:

– Моя дочь такая же, как я. И я ей про тебя рассказала.

Девочка, одетая почти как мать – вернее, в точности как я, поскольку корсета на ней не было, – положила веретено и очень серьезно посмотрела на меня круглыми от благоговейного восторга глазами.

– Откуда вы? – спросила она.

– Из другого места, – довольно резко произнесла ее мать. – Элизабет, дети слушают, а не говорят.

– Может быть, Элизабет захочет послушать мой рассказ про корень скво. – Мне хотелось поскорее выполнить свою часть сделки, чтобы матушка Фитч выполнила свою – отправила меня домой.

– Да. Но не только. Если ты подробнее расскажешь о своем деле, мы можем быть тебе полезны не только в этот один день.

– Правда? – Я обрадовалась, но и удивилась.

Она указала на табурет, который теперь стоял на середине комнаты, где ощущался слабый ветерок из окон. Я с благодарностью села.

– Я весь день об этом думала, – продолжала матушка Фитч. – Я – первопоселенец и знаю, как важно делать все с заботой о будущих поколениях. Моя дочь очень талантлива и умеет больше, чем я в ее лета, но здесь ей развернуться не дадут. Если она и те, кто будет за ней, сумеют вам послужить, то, возможно, наш переезд сюда послужит некой цели, пусть и не той, что виделась мне.

Девочка плюхнулась на пол у моих ног и заглянула мне в лицо почти умоляюще.

– Здравствуй, Элизабет, – сказала я. – Меня зовут Мелисанда.

– Знаю. Ты мне уже говорила, – ответила девочка.

Я состроила изумленную гримасу, поскольку ничего такого не помнила. Матушка Фитч взглянула на дочь и строго свела брови.

– Я не это имела в виду, – проговорила девочка неуверенно, словно актриса, которой суфлер подсказывает непонятную реплику.

У меня от усталости не было сил всерьез обдумывать эту странность.

Воспользовавшись благоприятным поворотом событий, я провела у матушки Фитч часа два, объясняя ей и дочери (в понятных для них выражениях) общие принципы ДОДО. Матушка Фитч вновь расхохоталась в ответ на утверждение, что крохотный анклав религиозных фанатиков вырастет в нечто всемирно значимое, но тем не менее велела дочери слушать меня внимательно. Где-то в глубине души она не сомневалась в моих словах. Мы заверили друг друга во взаимном расположении, и, когда закатное солнце, слепя глаза, уже било в южное окно, я приготовилась перенестись обратно домой.

Диахроника

день 323

В которой мы на горьком опыте узнаем, что ничего так просто не получается

Я была в ОДЕКе. Как и прежде, от внезапного разрыва связей с миром Бостона 1640 года я на время потеряла ориентацию и вынуждена была сесть на пол. Чуть-чуть собравшись с мыслями, я надела кислородную маску – вдруг в камеру просочился гелий. Однако я была голая и скоро задрожала от холода. Глянув на себя, я с радостью отметила, что не притащила на себе грязи из 1640-го. Даже заноза от черенка лопаты осталась в прошлом, хотя кожа по-прежнему саднила. Одежда – футболка и джинсы – куда-то делась.

Я хлопнула по большой красной кнопке открывания дверцы. За те недели, пока мы готовились к этому дню, Максы вернулись в увеличенном количестве и добавили множество усовершенствований. Теперь испытуемого не должен был выпускать из ОДЕКа помощник в кухонных рукавицах – дверца открывалась автоматически. Облако морозного пара на мгновение скрыло мою наготу, так что я успела завернуться в плед, висевший на крючке у дверцы.