Раздумывая, куда держать путь, Калиостро обращал свой взор к Франции, но в памяти всплывала неприятная история с Дюплесси, и он в очередной раз объезжал желанную страну стороной. Сам он давно простил Серафине ее недозволенный роман с французом, а с недавних пор окончательно перестал следить за ее кавалерами. По некоторым признакам он догадывался, что жена о той истории не забыла, и боялся, что если он нечаянно коснется больного места, то окончательно потеряет свою помощницу. Он не сомневался, что его фиаско в Варшаве не было бы столь разгромным, если бы Серафина не ушла с головой в развлечения и флирт. Только ли флирт… Как бы там ни было, помощи от нее в Варшаве не было никакой.

Уезжать из Польши пришлось наспех, и, может, поэтому он принял половинчатое решение: ехать во Францию, но не в Париж, а в Страсбург, вольный имперский город, окончательно ставший частью Франции всего сто лет назад. Давняя торговая активность и университет притягивали в Страсбург людей со всей Европы, в том числе и с северных ее окраин — Швеции и России. В таком городе легко и затеряться, и прославиться, иначе говоря, есть время осмотреться, дабы сделать правильный выбор поприща, на котором стоит трудиться. Алхимические опыты надоели (не признаваться же, пусть и самому себе, что он еще не оправился от удара, нанесенного мерзким чудовищем Мошинским), следовательно, надо выбирать между созданием ложи и врачеванием. Последний род занятий привлекал магистра все больше и больше, ибо толпы, стекавшиеся к нему в Варшаве, не шли ни в какое сравнение с небольшим числом желающих стать египетскими масонами. К тому же он видел, как те небольшие деньги, которые он раздавал беднякам, те бутылки травяных настоек, смешанных с вином и сахаром, действительно помогали тем, у кого не было ни гроша за душой, возвращая им веру в человеческую доброту и надежду на лучшее будущее. Каждое слово благодарности вселяло в него уверенность в собственную способность творить чудеса. Масонство являлось для него азартной игрой, врачевание возносило его над людьми и тешило его гордыню. И одновременно пробуждало чувства доброты и сострадания, о которых часто напоминал ему отец-аптекарь в монастыре Милосердных братьев. В погоне за ускользающей Фортуной он давно позабыл о них, увлекшись алхимической и масонской круговертью. Согласно косвенным свидетельствам современников, Калиостро-целитель не был подвержен приступам гнева, разговаривал ровным тоном, чрезвычайно ласково обходился с женой и не обрушивал проклятия на головы «клеветников и предателей». О себе он часто говорил в третьем лице и обращался на «ты» ко всем вне зависимости от титула и звания. Он по-прежнему ничего не писал, но его высокопоставленные друзья охотно исполняли роль секретаря; магистру оставалось только поставить подпись. Но в присутствии атеистов у Калиостро начинались «особые содрогания».

Говорят, в Страсбурге Калиостро хотел открыть лечебницу, где бы он занимался целительством, используя — по его словам — методы египетской медицины, основанные на взаимосвязи духа и материи, а также уникальных алхимических знаниях. На создание сей лечебницы Калиостро якобы намеревался пожертвовать 50 тысяч экю — при условии, что допускать до работы в ней будут только тех, кого выберет и обучит он сам. Вряд ли заведение магистра стало бы лечебницей, скорее — благотворительным приютом; однако в городе, где медицинский факультет университета пользовался непререкаемым авторитетом, подобный замысел изначально был обречен на провал. Знал ли Калиостро об этом, сказать трудно. Но мы забегаем вперед: магистр только едет в Страсбург, а мы лишь предполагаем, чем по дороге могли быть заняты его мысли. Не исключено, что он не строил планов на будущее, а вспоминал свое поражение и в ярости кусал кулаки, выкрикивая самые страшные сицилийские ругательства и срывая гнев на Серафине…

Возможно, в Страсбург его влекло давнее стремление приблизиться к трону, осуществить которое ему до сих пор не удалось. Нет, удалось — в Польше, но ненадолго и безрезультатно. В Страсбурге же в то время епископом был кардинал Луи де Роган, принадлежавший к славному древнему роду Роганов, чей девиз несомненно импонировал магистру: «Королем быть не могу, принцем не желаю, я — Роган». Разве не похоже: «Я тот, кто я есть»? (Так говорил о себе вознесшийся на вершину славы Калиостро.) Роганы с XV века присутствовали при дворе французских монархов. С одним из Роганов — гроссмейстером Мальтийского ордена Эммануилом де Роган-Польдюк — Калиостро уже был знаком, так что в чемоданах магистра наверняка лежали и дожидались своего часа рекомендательные письма и верительные грамоты, подписанные гроссмейстером Роганом.

Биографы считают страсбургский период самым счастливым в жизни Калиостро. Однако о том, чем занимался в то время Калиостро, с кем водил знакомства и кого лечил, пишут разное. Разногласия начинаются уже в рассказах о прибытии магистра в город. Одни полагают, что Калиостро с Серафиной приехали поздно вечером, никем не замеченные и остановились в скромной гостинице, в номере, где некогда ушел из жизни брат Элизы фон де Реке. Какое-то время магистр старался сохранять инкогнито, занимаясь (то ли самостоятельно, то ли через наемных агентов) устройством больницы, где он намеревался вести прием. Но слух о нем постепенно просочился в город; как только все узнали о прибытии знаменитого графа Калиостро, великого пророка, целителя и алхимика, просители хлынули к нему рекой, и он вынужден был снять более просторное помещение, способное вместить хотя бы часть жаждущих получить у него аудиенцию. Переезжал великий маг со всей подобающей своему званию роскошью.

Другие описывают поистине королевский въезд Калиостро в Страсбург. Граф и графиня сидели в большой черной карете, покрытой лаком и изукрашенной золотом, запряженной шестеркой черных коней. Карету сопровождали не менее двух десятков лакеев в ярких ливреях с золотыми позументами; конюхи вели под уздцы лошадей, запряженных в повозки, нагруженные багажом четы Калиостро. Когда супруги медленно ехали в карете по Кельскому мосту через Рейн, из толпы зевак, выстроившейся по обеим сторонам моста, неожиданно выскочил плохо одетый человек с растрепанной шевелюрой и с воплем: «Где мои шестьдесят унций?!!» бросился наперерез карете. Это был ювелир и ростовщик Марано, первая жертва «магических» талантов Калиостро; в свое время Марано поклялся отомстить обидчику и теперь намеревался исполнить клятву. Прильнув к окну, дабы узнать причину криков, магистр тотчас узнал в нарушителе торжественного шествия обманутого им когда-то ростовщика из Палермо, в испуге откинулся на сиденье и невольно вжался в подушки. Он прекрасно помнил, как несколько лет назад Марано едва не упек его в тюрьму; тогда благодаря чарам Серафины дело было прекращено, но окажутся ли французские законники падкими на женскую красоту? Взяв себя в руки, магистр высунулся из окошка кареты и громко приказал своим лакеям убрать с дороги безумца, одержимого адскими духами. Толпа разразилась восторженными криками.

Где поселился приехавший с такой помпой граф? В гостинице или сразу снял дом? Известно, что в Страсбурге Калиостро проживал в доме, прозванном горожанами «фонарем» по причине многочисленных (60!) окон, а также «домом с Мадонной», ибо на углу, в небольшой нише, стояла статуя Святой Девы. Предполагают, что сначала граф обосновался в гостинице (снял дом) возле площади д’Арм (сегодня площадь генерала Клебера), а потом по просьбе кардинала Рогана, не желавшего надолго разлучаться с новым другом и учителем, перебрался в «дом-фонарь», расположенный буквально в трех шагах от дворца Роганов. Чаще всего пишут, что все три года, с 1780-го по 1783-й, Калиостро прожил поблизости от дворца, куда, несмотря на ничтожность расстояния, предпочитал ездить в карете.