покачивающийся плавно, монотонно, туда-сюда, осевший на время какое-то, ненадолго совсем, в порту, симпатичный белый кораблик, зачем-то куда-то, наверное, от назойливых глаз людских, убравший своё оперение, называемое почему-то подводными, да, представьте, удивляясь, именно так, и никак не иначе, крыльями,

то тишина сплошная, призрачная, резная, то всеобщая, бурная, с перебором, сплошная музыка,

рулады аллей протяжные, подъём, неизвестно куда, спуск, непонятно, зачем, почему, высокая лестница,

ещё, ещё и ещё, —

где ты, скажи мне, теперь? —

стоишь, где-нибудь, подальше ли от чудес, поближе ли к ним, взволнованно, шумно дышишь, глядишь на них, изумляясь всему, что собрано в них воедино, в энергетический, ностальгический, элегический сгусток, в некий волшебный шар, переполненный светом астральным, в мир, который не станет опальным, ходишь, может быть, пристально, цепко, чтоб оставить всё на потом, сохранить обязательно в памяти, всматриваешься в круг магический, в сердцевину видения, в самую глубь наважденья, в то, что за гранью, в то, чему не грозит сгоранье, в чём горенье не смогут льдом погубить, в чём твой тайный дом.

Неподражаемый, жалобный, выживший из упрямства, вышедший из пространства, вынесший постоянство радости сквозь невзгоды, вестник смены погоды, радужный перелив целебного, чистого света,

запах, ещё, и потом ещё, узнаваемый запах,

тут – почти уже примирившегося с застыванием скорым осенним, с пустотою бесстыдной и с инеем на газонах и клумбах, асфальта,

там – то ли чуть подгоревшего сочного шашлыка, то ли кипящего в масле караимского пирожка,

а здесь вот – всеядный, всеобщий, просто винный, и всё этим сказано, всё тут ясно без лишних слов, это мы хорошо понимаем,

а вон там, да, чуть в стороне, подальше от суеты, поближе к вратам небес и сводам простора – запах пропитанных влагою свай, чуть подольше, чем все остальные, протяжённее, чтобы вдохнуть поглубже, чтоб тут же запомнить,

а потом, ну подумать ведь только, и представить нельзя такое, но, пожалуйста, приготовься, это надо же, вновь поворот,

она или ты – или вместе, в два голоса, одновременно, растерянно, изумлённо, взволнованно, радостно, – здравствуйте! —

разлитая всюду, безбрежно, безудержно, широко, так, что нет ей пределов, нежность, так щедро, так бескорыстно, что нет ей возраста, нет увядания, настоящая, словно жизнь, и судьба, и песня, и речь, и весь этот рай земной, – и нельзя поскромнее, и спокойнее тоже нельзя, – ласкать, обнимать, целовать, и, в который уж раз, удивляться.

А там – не забыли ведь мы о нём – разумеется, море,

вон там, за этим нависшим над бездною парапетом, за этой полоской условной камня или бетона, —

оно примирилось, возможно, сейчас неизвестно с чем, но кто его знает, – как поведёт себя чуть погодя.

Луна, в эмпиреях витающая, огромная, в три обхвата.

Звёзды, величиной с теннисный мячик. Может, несколько меньше, с шарик для пинг-понга? Нет, нет, побольше. Большие. Совсем большие. Как выросшие незаметно дети, ставшие взрослыми. Как людские, порою, дела.

Усталые, накурившиеся до тошноты, до одури, папирос или сигарет, подвыпившие или трезвые, кто с проигрышем, кто с выигрышем, кто с досадою на себя, кто с мечтами о крупном везении, рассеянно что-то бормочущие, на мир удивлённо взирающие, неизвестно чего желающие, расходящиеся по домам, азартные биллиардисты.

Да мало ли кто ещё уходит или приходит куда-то? Да мало ли что в округе теперь происходит?

Не всё ли равно мне, где роение прекратится? К солёной бредя воде, всё, видимо, возродится.

И вспомнится – лишь родное.

Здесь оно, море, со мною.

* * *

…Весть была – о Тавриде. О Крыме.

Весть – оттуда, из прожитых лет, ставших с возрастом впрямь дорогими, из которых – дыханье и свет – над судьбой, над словами благими, над пространством в серебряном дыме.

Имя времени. Сны ли о Крыме?

Явь ли с правью? – Лишь ветер в ответ.

– Вот оно, вот, начинается.

Начинается – и звучит.

Возвращается – и живёт.

Возвращается, исподволь движется.

Ближе, ближе. Уже вплотную.

Обращаясь – небось, ко мне.

Возвышаясь – и расстилаясь.

Разворачиваясь, лучась.

Продолжаясь, – всё дальше и дальше.

В глубь цветущую, в гущу сквозную.

Вниз – и ввысь. И опять: вниз – и ввысь.

Растворяясь в мареве. Тая.

Проявляясь – рядом. Вблизи.

Так, что ближе уже нельзя.

Разветвляясь и умножаясь.

Провожая – чтоб встретить вновь.

И встречая – чтоб не расстаться.

Что за диво? Богиня Дева.

Царство света. Страна тепла.

Тавры, скифы, сарматы, готы.

Киммерийцы. Ну кто – ещё?

Все здесь жили – и все здесь пели.

Все – оставить свой след успели.

Что за имя, скажи, у моря?

Помнишь – Русским оно звалось?

Всё осталось, как есть. Всё – живо.

Все привады и все порывы.

Здравствуй, Дева! Твоё ли диво?

Ну, теперь-то уж – началось!

Южный берег. Понизу – роскошь.

Всюду – щедрость. С избытком даже.

Где амброзия? Черпай ложкой!

Дрожь проймёт на пороге блажи.

Дождь пройдёт – и цветы встряхнутся.

Оживут и засвищут птицы.

Все ушедшие встарь – вернутся.

И откроются все границы.

Растений – везде – сплетения.

Теней – вокруг – нарастание.

Средостений – вмиг – возрастание.

Зелени – вдруг – прорастание.

Из почвы – сквозь синеву.

Из синевы – сквозь время.

Во сне ли? Нет, наяву.

Сквозь явь. За семенем семя.

Дикое, вечнозелёное, вихрем страстей опалённое, грозное, неутолённое буйство. Извечное действо.

Геройство – считай, мифическое. Беспокойство. Свойство – лирическое, а может быть, и космическое – жить, вопреки злодейству.

Торжество зелёного цвета. Вполне вероятно – блаженство. Шаг всего лишь – до совершенства. Почему бы, скажите, и нет?

Волшебство. Цыганщина. Воля. С песней таборной. То ли доля, то ли боль. Диезы, бемоли. Звукоряд. Вопрос и ответ.

Оттенков перетеканье, друг в дружку, словно в считалке. Перекличка тонов, а за ними – всех возможных полутонов.

Игра повальная – в жмурки? Чьи там видны фигурки? Декорации – для миракля? Он – доселе – и стар, и нов.

Иглица. Иглы сестрица?

Вязальная тонная спица?

Вздрогнувшая ресница?

По-татарски – сич-аутекен.

Инъекции соков и запахов – куда-то во вздутую вену расплескавшегося прибоя, куда-то в артерию сонную разомлевшего побережья, в пульсирующую, внизу, и вверху, и от глаз ускользающую, смутно-синюю жилку шоссе.

Земляничное дерево. Или – вспоминаем – кизил-агач.

Земляничным полянам – лукавый, по-восточному, томный прищур от ветвящихся тёзок, – и только.

На открытках и снимках – наискось – каллиграфически чётким, школьным, знакомым почерком, надпись: Привет из Крыма!

Критский ладанник. Надо же – критский!

Афродите