Потолок то опускался, придавливая, то взлетал, исчезая. От этого Ивану казалось, что он лежит под прессом, как обрабатываемая кем-то деталь. Никакого самостоятельного значения не имеющая, непонятно для чего предназначенная деталь.

Когда это стало так? Он не знал.

Отец обрадовался, когда Иван сказал, что будет поступать в МАИ.

– Мужчине обычно хочется, чтобы сын выбрал его профессию, – сказал он. – Но когда речь о творчестве… Вечная эта зависимость от собственного состояния, от удачи… Нет вдохновения – и ничего нет. А не дай бог со временем выяснится, что и таланта нет, и как тогда? Жизнь коту под хвост. Врагу не пожелаешь, не то что сыну родному. Так что я рад, Вань. Самолеты строить – дело здравое, толковое и, безусловно, правильное.

Отец в самом деле был человеком творческим – да и каким еще мог быть художник? – поэтому представлял, наверное, будущую профессию своего сына каким-то символическим образом. Взмахнул Иван левым рукавом – выкатывается из ангара новенький самолет, взмахнул правым – взлетает в голубое небо. В действительности же младший Гербольд изучал авионику и в будущем намеревался заниматься делом более локальным и, парадоксально говоря, приземленным – системами навигации. Но, во-первых, это локальное дело было частью того огромного целого, каким являлся самолет, а во-вторых, Иван никогда не относился к жизни с такой фантазией, с какой, например, всегда и ко всему относилась Нэла. Про нее с детства было понятно, что она будет заниматься в жизни чем-то феерическим, и когда она заявила, что поедет в Берлин изучать искусство, этот выбор показался родителям даже слишком обыденным для нее. А Иван был скрупулезен, однообразие усилий его не пугало, и авионика представлялась в этом смысле правильным занятием всем, кто его знал, и в первую очередь ему самому.

Единственное, чего никто не ожидал, – что на третьем курсе он надумает жениться. Он был спокойный, основательный, Нэла считала, что даже слишком, и ничто в нем не свидетельствовало о склонности к любовным порывам. Но случился все-таки порыв, чему сам он, кстати, совсем не удивился. Страстей ему никогда не хотелось, но свою семью захотелось иметь довольно рано. Может, именно потому, что он отличался от всех Гербольдов с их с детства проявляемыми талантами. У него талантов не было, он не должен был соотносить с ними свою жизнь, а с чем ее соотносить в таком случае? Авионика на эту роль все-таки не годилась.

А Лиля годилась. В ней было все, про что Иван отчасти смутно, отчасти твердо мог сказать: «Для меня это в женщине главное». Красота ее была нежна, ум быстр, натура жизнерадостна. К тому же в ней было то, что Нэла называла сексапилом и что его сильно привлекало, конечно. Все-таки ему уже исполнилось двадцать лет, и ограничиваться в отношениях с девушками одними только взглядами и прогулками по благоухающим сиренью и жасмином улицам Сокола… Хорошо это было, конечно, но мало.

Он, как и Нэла, неплохо разбирался в людях. Только сестра понимала сущность человека интуитивно и сразу, а он складывал свое понимание из многих деталей, в которые ему необходимо было вглядеться внимательно. Если бы не это, Иван, может, женился бы на Лиле не после третьего курса, а уже после первого, потому что она будоражила его, физически будоражила. Ее ум и, как ни странно, даже ее красоту он осознал чуть позже, чем это свое физическое влечение к ней. Но вот именно совсем чуть-чуть позже. А на его влечение она ответила сразу, и они сразу же стали встречаться.

Через три месяца таких встреч Иван предложил Лиле выйти за него замуж. К тому времени было уже ясно, что их тела подходят друг к другу, как детали правильно собранной головоломки. Когда после лекций приходили в дом на Соколе и закрывались в Ивановой комнате, ему казалось, что ходят ходуном стены дома, а не только кровать.

Мама полагала, что жениться в двадцать лет рано. Может, были у нее и еще какие-нибудь резоны для того, чтобы не радоваться решению сына, но их она не высказывала.

Лилины родители, приехавшие накануне свадьбы из Перми, произвели на всех Гербольдов хорошее впечатление.

– Простонародные люди в лучшем смысле этого слова, – сказал Ивану отец. – Тестя твоего я бы написал.

Да, у тестя была примечательная внешность – то, что называется косой саженью в плечах, и лицо значительное в своей рубленой суровости. Но Ивану не было до этого особого дела, тем более что Лиля похожа была не на отца, а на мать.

Отгуляли свадьбу и перебрались жить в маленькую квартирку здесь же, на Соколе, в Малом Песчаном переулке. Дом, в котором она находилась, прежде был бараком, мама жила там в детстве и юности, оттуда когда-то выходила замуж. Квартирка сто лет пустовала и по сравнению с просторным домом Гербольдов, наполненным картинами и прочей красотой, была, конечно, тесна и убога. Но Лиля так радовалась, что у них есть свое жилье, в котором и жизнь можно наладить по-своему, и так умело, так добротно ее наладила, что Иван не почувствовал никакой тоски от того, что смотрел теперь на родительский дом сторонним взглядом. Просто начался новый этап его жизни, и это было правильно.

Наверное, правильно было и то, что через месяц после свадьбы Лиля забеременела. Сама она от этого растерялась и едва ли не расстроилась, а Иван нисколько.

– Все равно так вышло бы, – сказал он. – Годом раньше, годом позже, какая разница?

Разница все-таки оказалась большая. Вадька хоть и родился здоровым, но орал с утра до ночи, а главное, с ночи до утра.

– Почему он плачет, ну почему?! – в отчаянии восклицала измученная Лиля.

Иван уставал тоже – они с Лилей таскали ребенка на руках по очереди, – но бессмысленных вопросов не задавал, конечно. Ну, плачет. На то и младенец, чтобы плакать. Он сам удивлялся такой своей житейской объективности, но раздумывать об этом было некогда. Тем более что через два с половиной месяца этот беспричинный крик прекратился, Вадька стал спокойным, как слон и, молодые родители вздохнули с облегчением.

Но что делать дальше, было не очень понятно. Академический отпуск Лиля не брала – бегала на семинары и коллоквиумы, то оставляя Вадьку с Иваном, то подбрасывая бабушке с дедушкой на час-другой, писала диплом ночами. Это требовало напряжения всех ее сил, и на это она оказалась способна. Но учеба заканчивалась, и надо было начинать работать. Ивана готовы были взять в научно-производственный комплекс «Авионика», а Лилю в «Трансаэро», образование Московского авиационного института ценилось везде. Но как это осуществить с годовалым ребенком на руках, было непонятно. То есть понятно, конечно: Лиле надо было на работу не выходить и сидеть дома. Все женщины в ее положении так и делали. Но Лиля была не «все женщины», это Иван понимал. При ее нежной внешности кого угодно мог бы удивить ее крепкий ум, а главное, ее стремление к новому, но не его. За два года совместной жизни он понял, что этими чертами определяется ее натура, и ему это нравилось.

От одной только мысли, что придется сидеть дома, Лиля впадала в тоску. А сам он разве не впал бы? И это у него еще не было других качеств, которые были отчетливо проявлены у его жены. Уже в двадцать с небольшим ее лет было видно, что со временем, и с очень недолгим временем, из нее выйдет отличный руководитель. Она умела не лебезить перед теми, от кого зависит, и не самодурствовать с теми, кто зависит от нее, была ответственна, не позволяла садиться себе на голову, умела говорить «нет», не перекладывала на других то, что должна была сделать сама, и не бралась сама делать все. Придавить такие способности грузом домашних забот было бы по меньшей мере нерационально, это Иван понимал.