Динни смотрела на Флёр, изумлённая этой вспышкой проницательности в её лишённой всяких иллюзий родственнице.

– Что же выиграли вы. Флёр?

– По крайней мере стала полноценной женщиной, – сухо ответила та.

– Вы имеете в виду детей?

– Ими можно обзавестись и не выходя замуж. Так считают многие, хотя я этому не очень верю. Для вас, Динни, это просто немыслимо. Над вами тяготеет родовой комплекс: у всех подлинно старинных семей наследственная тяга к законности. Без этого они бы не были подлинно старинными.

Динни наморщила лоб:

– Я, правда, об этом не думала, но ни за что не хотела бы иметь незаконного ребёнка. Кстати, вы дали той девушке рекомендацию?

– Да. Не вижу никаких оснований, почему бы ей не стать манекенщицей. Она достаточна худа. Фигурки под мальчика будут в моде ещё по крайней мере год. Затем, – запомните мои слова, – юбки удлинятся, и все снова начнут сходить с ума по пышным формам.

– Вы не находите, что это несколько унизительно?

– Что именно?

– Бегать по магазинам, менять фасон платья, причёску и всё такое.

– Зато полезно для торговли. Мы отдаём себя в руки мужчин для того, чтобы они попадали в наши руки. Философия обольщения.

– Если эта девушка получит место манекенщицы, у неё будет меньше шансов остаться честной, правда?

– Наоборот, больше. Она даже сможет выйти замуж. Впрочем, я не утруждаю себя заботой о нравственности ближних. Вам в Кондафорде, наверно, приходится думать о таких вещах, – вы ведь осели там с самого норманнского завоевания. Между прочим, ваш отец помнит о налоге на наследство? Он принял меры?

– Он ещё не стар. Флёр.

– Да, но все люди смертны. Есть у него что-нибудь, кроме поместья?

– Только пенсия.

– Много у вас леса?

– Я не допускаю даже мысли о вырубке. Уничтожить за полчаса то, что двести лет росло и набиралось сил! Это отвратительно.

– Дорогая, в таких случаях остаётся одно: продать и удалиться.

– Как-нибудь справимся, – отрезала Динни. – Кондафорд мы не отдадим.

– Не забывайте про Джин.

Динни выпрямилась:

– И она не отдаст. Тесбери – такой же древний род, как и мы.

– Допустим. Но Джин удивительно многосторонняя и энергичная особа. Она не согласится прозябать.

– Жить в Кондафорде не значит прозябать.

– Не горячитесь, Динни. Я думаю только о вашей пользе. Если вас выставят, я обрадуюсь не больше, чем если Кит лишится Липпингхолла. Майкл решительно ненормальный. Он заявляет, что если уж он – один из столпов страны, то ему жаль её. Какая глупость! Никто, кроме меня, никогда не узнает, какое он чистое золото! – прибавила Флёр с неожиданно глубоким чувством; потом, видимо перехватив удивлённый взгляд Динни, спросила: Значит, я могу отшить американца?

– Можете. Три тысячи миль между мной и Кондафордом!.. Не выйдет, мэм.

– По-моему, вам следовало бы сжалиться над беднягой. Он ведь поведал мне, что вы, как он выражается, его идеал.

– Опять это слово? – воскликнула Динни.

– Да, термин неудачный. Но он прибавил, что сходит с ума по вас.

– Велика важность!

– В устах человека, который едет на край света разыскивать истоки цивилизации, это, вероятно, всё-таки важно. Большинство из нас согласилось бы поехать на край света, только бы их не разыскивать.

– В тот день, когда прекратится история с Хьюбертом, я порву с Халлорсеном, – объявила Динни.

– Думаю, что для этого вам придётся надеть фату. Вы будете прелестны в ней, когда под немецкую музыку выйдете с вашим моряком из деревенской церкви, как в добрые феодальные времена.

– Я ни за кого не собираюсь замуж.

– Это будет видно. Пока что не позвонить ли нам Эдриену?

У Эдриена ответили, что его ожидают к четырём. Динни попросила передать, чтобы он зашёл на Саут-сквер, и отправилась собирать свои вещи. В половине четвёртого она спустилась вниз и увидела на вешалке шляпу, поля которой напомнили ей нечто знакомое. Она, крадучись, повернула назад к лестнице, как вдруг услыхала:

– Вот замечательно! Я так боялся, что не застану вас.

Динни подала Халлорсену руку, и они вместе вошли в гостиную Флёр, где на фоне мебели времён Людовика XV он показался ей до нелепости мужественным.

– Я хотел сообщить вам, мисс Черрел, что предпринято мною в отношении вашего брата. Я условился с нашим консулом в Ла Пас. Он разыщет Мануэля и передаст по телеграфу его показания под присягой о том, что на капитана бросились с ножом. Для разумных людей этого достаточно, чтобы оправдать вашего брата. Я пресеку эту идиотскую историю, хотя бы мне самому пришлось поехать в Боливию.

– Я вам так благодарна, профессор.

– Пустое! Теперь я готов сделать для вашего брата всё что угодно. Я полюбил его, как родного.

Эти зловещие слова были произнесены так просто, с такой душевной широтой и щедростью, что Динни почувствовала себя маленькой и жалкой.

– Вы нехорошо выглядите, – неожиданно объявил американец. – Если что-нибудь случилось, скажите мне, и я всё улажу.

Динни рассказала ему о возвращении Ферза.

– Такая красивая леди! Скверное дело! Впрочем, может быть, она любит его и ей потом станет, наоборот, легче.

– Я буду жить у неё.

– Вы молодчина! Капитан Ферз опасен?

– Пока неизвестно.

Халлорсен сунул руку в задний карман и вытащил миниатюрный пистолет:

– Положите в сумочку. Меньшего калибра не бывает. Я купил его на то время, пока я здесь, убедившись, что в вашей стране люди ходят без ружей.

Динни рассмеялась.

– Благодарю вас, профессор, но он обязательно выстрелит там, где не нужно. И потом, если бы мне даже угрожала опасность, воспользоваться им было бы нечестно.

– Вы правы. Мне это не пришло в голову, а вы правы. Человек, поражённый таким недугом, заслуживает бережного обращения. Но мне очень неприятно знать, что вы можете подвергнуться опасности.

Вспомнив наставления Флёр, Динни отважно спросила:

– Почему?

– Потому что вы мне дороги.

– Страшно мило с вашей стороны. Но вам не следует забывать, что я не товар на брачном рынке.

– Каждая женщина – такой товар, пока не вышла замуж.

– Кое-кто полагает, что лишь тогда она им и становится.

– Видите ли, мне лично адюльтер не нужен, – серьёзно сказал Халлорсен. – Ив вопросах пола, и во всём остальном я люблю, чтобы сделка была честной.

– Надеюсь, что вам удастся заключить её.