«Раньше жизнь была проще, — подумал он. — Я всегда гордился тем, что могу принять решение, выбрать нужный путь и добиваться одной цели. В этом году — проблема на проблеме, и нет однозначного ответа. Существую одновременно в нескольких измерениях. Меня можно использовать как иллюстрацию к главе квантовой физики о жизни электронных оболочек… Ладно, пора начать думать о Новом годе. Колька, обормот, не прислал до сих пор шубу для Лены. Может, и хорошо, а то она, получив такой дорогой подарок, заподозрит неладное. Хотя так моя совесть слегка успокоилась бы… Черт, опять раздвоение…»

По традиции Родик посвящал один из предновогодних дней телефонным поздравлениям. Для этого он составлял список и педантично всех обзванивал.

Одним из первых в списке значился Абдужаллол. Поблагодарив за поздравления, тот пообещал, что они с Олей поздравят Родика в новогоднюю ночь, и сообщил, что сегодня Дима сделал всем новогодний подарок. Экспертиза найденных ключей дала мощную зацепку. Благодаря ей они придумали оперативную хитрость, и, вероятно, скоро все прояснится. Родик обрадовался и согласился, что это и впрямь был бы самый лучший подарок, который Абдужаллол преподносил ему когда-либо.

Повесив трубку, он подумал: «Абдужаллол напомнил мне об очередном раздвоении. С момента пропажи денег я ловлю себя на том, что, разговаривая с сотрудниками, все время анализирую их с позиций «вор — не вор», а потом стыжусь этого. Стыжусь и сказать им о своих подозрениях, а необходимость такого двуличия тяжело переживаю. Неужели все это лицемерие и подозрительность являются неотъемлемой частью моей новой жизни? Надо кончать с этим, а то испорчусь… Следует учиться создавать коллектив по принципу семьи, чтобы отношения были прямые и ясные. Японцы, говорят, это умеют… Хотя в семье у меня тоже двуличие. Кошмар…»

Не так страшен черт, как его малюют.

Пословица русского народа

Встретили Новый год, отпраздновали Старый Новый год. Убрали елку, вымели иголки. Праздничное настроение улетучилось. Потекли будничные дни, наполненные стрессами, удачами, мелкими победами и промахами. В целом все шло своим чередом. Можно даже было сказать, что год начался хорошо. Одно только дело Родик постоянно откладывал — звонок в КГБ. Тянуть время дальше становилось все более неразумно. Родик хотя и наблюдался у врача, но уже не соблюдал постельного режима и свободно перемещался по городу. Это было известно всем, и если за ним наблюдали, то выводы могли сделать не в его пользу. Родик заставил себя набрать нужный номер.

Долго объяснять, кто и зачем звонит, не пришлось. Ему предложили к одиннадцати часам завтра появиться в известном всем здании на улице Дзержинского.

Родик подъехал несколько раньше и, сидя в машине, в который раз анализировал ситуацию, мысленно репетируя ответы на возможные вопросы. Без нескольких минут одиннадцать он открыл тяжелую во всех смыслах дверь. К нему тут же подошел уже знакомый сотрудник районного отдела, пожал руку, попросил паспорт, и через несколько минут Родик, предъявив пропуск, впервые в жизни попал внутрь самого зловещего здания страны. Отвечая на, казалось бы, ничего не значащие вопросы о здоровье и праздновании Нового года, он поднимался по лестницам, шел по каким-то коридорам и наконец очутился в просторном кабинете. От волнения он даже не запомнил дорогу.

Из-за стола поднялся тучный крупный мужчина средних лет, совершенно не похожий, по представлениям Родика, на сотрудника КГБ. Он вежливо протянул руку, поздравил с Новым годом и представился Степановым Алексеем Владимировичем. Неожиданно для Родика разговор (а может, хотя никто ничего не записывал, и допрос) начался с общих вопросов и замечаний о здоровье, семье, работе, перестройке, международном положении. Родик отвечал очень осторожно, часто отделываясь общими фразами. Беседа все более склонялась к экономике. Родик уже привык к манере собеседника задавать один и тот же по смыслу вопрос, облекая его в разные слова и контексты. Алексея Владимировича, судя по всему, очень интересовало мнение Родика о перспективах новых экономических подходов к развитию перестройки. Родик сперва высказывался уклончиво, ссылаясь на свою неопытность. Однако, когда Алексей Владимирович проявил завидную осведомленность о его успехах на поприще НТТМ и связанных с этим скандалах в институте, решил, что он ничем не рискует, и стал более конкретным.

Осведомленность «собеседника» Родика не удивила и не насторожила. Он был к этому готов и понимал, что среди его бывших подчиненных есть минимум два стукача, и он даже догадывался, кто это.

Поэтому на очередной вопрос о дальнейших планах он сообщил, что работать в государственных учреждениях не собирается и сейчас раздумывает, как организовать собственное дело.

Задав еще несколько уточняющих вопросов, от прямых ответов на которые Родик ушел, Алексей Владимирович вынул из лежащей на столе папки листок и, протянув его Родику, попросил ознакомиться. Это была фотокопия письма, в котором Жмакин Родион Иванович просил предоставить ему американское гражданство. Подпись явно подделали. Причем того, кто ее ставил, вопрос схожести не особо беспокоил, хотя, безусловно, образец подписи он имел. Письмо занимало более половины листа машинописного текста. Человек, писавший его, явно знал биографию Родика, однако никаких опасных для него сведений не привел, что радовало, но не успокаивало.

Родик высказал свое мнение. С ним в общем согласились, но обсуждать не стали. Откуда-то появилась пишущая машинка, и, предъявив паспорт, Родик был вынужден отвечать на стандартные вопросы о фамилии, имени, отчестве, месте и дате рождения, прописке. Наконец его спросили о том, что он может сообщить по представленному документу. Родик медленно, обдумывая каждое слово, дал свою оценку, начав с того, что он ко всему этому отношения не имеет. Его попросили прочесть напечатанное, написать, что с его слов записано верно, им прочитано, и расписаться. Сотрудник районного отдела, до этого тихо сидящий в стороне, взял подписанную Родиком бумагу и вышел из кабинета. Больше Родик его никогда не видел.

Алексей Владимирович доброжелательно улыбнулся и предложил чай. Родик вежливо отказался, предполагая, что беседа закончена. Сидеть в этом месте и распивать чаи ему не хотелось. Однако Алексей Владимирович, приняв непринужденную позу и стараясь поймать взгляд Родика, стал разглагольствовать о перспективах органов госбезопасности, высказывая мысли, которыми и без того пестрели все газеты и журналы. Более того, он приводил ряд крамольных соображений по поводу советско-американских отношений, эмиграции, утечки секретов.

Родик заподозрил провокацию. Сидел молча, слушал и интенсивно размышлял.

Видимо, поняв его состояние, Алексей Владимирович доброжелательно усмехнулся и заверил, что далек от мысли нанести Родику вред или — тем более — попытаться, как в кино, завербовать. Просто, учитывая опыт и кругозор Родика, во время вынужденной паузы захотел обсудить с ним животрепещущий вопрос будущего страны и службы. Ему, мол, очень интересно знать мнение товарища Жмакина на этот счет.

Родик высказался в том смысле, что время покажет, хотя он тоже многого не одобряет. Зазвонил телефон. Алексей Владимирович выслушал, поблагодарил и повесил трубку.