– Георгий Неронович, выбора нет, – сообщил Юдин сногсшибательную для Кислевича новость. – Вы должны пойти со штурмовой группой, показать дорогу. Мы понимаем, что человек вы гражданский. Не волнуйтесь, вас прикроют.

– Телами мертвых, – пробормотал капитан Ольховский, заместитель начальника штаба.

Судя по каменному лицу, он тоже был не в лучшем расположении духа.

Все вопросительно посмотрели на него.

Ольховский не смутился и проговорил:

– Товарищи офицеры, вам не кажется, что это авантюра? Мы положим людей, и за это нас точно по головке не погладят.

– У вас есть какие-то предложения, Игорь Николаевич? – резко спросил Юдин. – Вы побуждаете нас не выполнять приказ командования?

– Я побуждаю вас, товарищи офицеры, сохранять ясность разума, – сказал Ольховский. – Неужели трудно подойти к делу с умом? Мы закупорили все выходы из болота. На заброшенной базе, по-видимому, нет продуктов. Там холодно, слякотно, жуткая сырость. Нам некуда девать своих солдат? Да немцы выйдут с поднятыми руками уже через три дня. К чему такая спешка? Ладно, молчу, товарищ подполковник. – Он махнул рукой. – Будем выполнять приказ.

Попович тоже молчал. Он тоже предпочел бы брать диверсантов измором. Не от хорошей жизни они туда пошли. Но майор не мог выступать против решений начальства.

– Все в порядке, я пойду, товарищи, – заявил Кислевич. – Какой же я гражданский? Да я два года в этих лесах фрицев стрелял как перепелок! Автомат хоть дадите? – Он исподлобья уставился на Юдина.

Начинался новый день. С самого утра зарядил противный моросящий дождь. Бойцы, закутанные в плащ-палатки, вооруженные жердинами, уходили по тропе, на которой последний раз видели вражеских лазутчиков. Два отделения полковой разведки, двадцать опытных, повидавших виды автоматчиков.

Впереди шли двое с баграми, прощупывали дорогу по указке Кислевича, шагающего следом. За ними тянулись остальные. Люди пропадали за деревьями, таяли в пасмурной дымке. Они углубились в болотистую чащу метров на двести, ступали осторожно, выверяли каждый шаг, опасливо поглядывали на пузырящиеся окна, затянутые тиной. В воздухе висела удушливая вонь.

Чем дальше солдаты уходили от лесной тропы, тем тягостнее становилось на душе. Люди прекратили шутить, смотрели под ноги. Иногда кто-то съезжал в тягучую жижу, хватался за ветки деревьев. Товарищи вытаскивали бедолаг из ловушек.

Кислевич приложил палец к губам, присел на корточки. Глаза его блестели от возбуждения. Он посмотрел назад, показал пять пальцев, затем еще раз, сделал круговое движение. Тропа раздваивалась, обе ветки шли параллельным курсом по бокам опасного окна.

Отряд распался на половины. Теперь люди двигались двумя колоннами. Кругом криворукие деревья, переплетенные жилистые ветки, кочки над трясинами, заросшие лишайником. Прямо по курсу непролазная гуща умирающей растительности.

– Хлопцы, шире шаг, – пробормотал Кислевич. – Проскочим эту лихомань, за кустами легче будет, там рассыплемся.

Тут вдруг ударили «МП-40», полетели колотушки с длинными деревянными рукоятками. Разведчики попали в глухую западню. Весь отряд как на ладони, рассыпаться некуда! Немцы били наверняка, методично, из надежных укрытий.

Бойцы валились на тропу, изрешеченные пулями. Несколько человек бросились обратно, но в суматохе сбились с тропы, повалились в трясину и уже не могли оттуда выбраться. Они суматошно били руками, захлебывались, исчезали в топи. За несколько мгновений погиб почти весь отряд.

Председатель горисполкома Кислевич извивался на коряге, вросшей в болотную почву. Пули перебили ноги, разорвали живот. Жизнь по каплям уходила из человека, он вздрагивал, мутнели глаза, бурая рвота шла горлом.

На тропу выбрались только двое. Грязные, оборванные, потрясенные. Повалились на сухую землю, их трясло, рвало.

Все было ясно без слов. Над болотами нависла злорадная тишина.

Доклад руководству полка последовал незамедлительно. Подполковник Юдин задыхался от ярости. Капитан Ольховский благоразумно помалкивал, прятал глаза. Он ведь предупреждал! А этим людям важнее выслужиться!

Прибыл с бойцами своей недоукомплектованной роты капитан Гуревич, метнулся к Юдину.

– Товарищ подполковник, разрешите мне! У меня отличные солдаты, мы пробьемся, покажем этим тварям, где раки зимуют!

– Вы спятили! – Смертельно бледный помощник начальника штаба капитан Квашнин покрутил пальцем у виска. – Мало нам трупов? Мы собираемся замостить эти чертовы болота телами своих солдат? Товарищ подполковник, нужно подтащить артиллерию и ударить прямой наводкой по этому проклятому лесу! Отдайте приказ, мы подтянем батарею, и через час тут ни одной живой твари не останется!

– Так, отставить рационализаторские предложения! – отрезал Никита Попович. – Вы еще бомбометание предложите парочкой фронтовых бомбардировщиков! Никакой инициативы, все выполняют указания дивизионного отдела Смерш. Закупорить выходы из Панинских лесов, ждать, в атаку не переходить! Чтобы ни одна живая душа не выбралась из болот!

Часы показывали начало одиннадцатого утра. В отделе контрразведки на Троицкой улице зависло скорбное молчание. Никита дымил у открытого окна, выходящего на задний двор. Борис Тетерин вертелся на стуле и безбожно окуривал угол, заросший плесенью. Василий сидел за столом. Он вытряхнул на газетку табак из пачки, набивал им полупустые папиросные гильзы и раскладывал их в ряд, как патроны.

Злость приутихла, настала пора принимать взвешенные решения. Никита уже доложил полковнику Мосину о бесславном штурме. Потом офицеры перекусили в столовой.

– Как бы не последний завтрак перед справедливым приговором трибунала, – мрачно пошутил Тетерин, дохлебывая чай.

Из динамика, прикрученного к столбу на Троицкой улице, лились бравурные военные марши. За ними последовало новое сообщение Совинформбюро. Диктор Левитан торжественным голосом перечислял города и поселки, отвоеванные Западным фронтом, назвал точное количество уничтоженных фашистов, сказал, сколько танков, орудий, минометов захвачено советскими войсками в ходе победоносного наступления.

Никита давно научился критически оценивать информацию такого рода. За каждым взятым городом и поселком стояло огромное количество погибших, покалеченных людей, разбитой техники. Немцы теряли в разы меньше, отступали, в принципе, организованно, но их все равно гнали.

– Скоро наступление, – пробормотал Дорофеев. – Отобьем Белоруссию, освободим Польшу…

– Потом весь мир, – продолжил Тетерин и смутился.

«Сначала Польша, потом весь мир!» – орал в тридцать девятом бесноватый фюрер на одном из своих партийных сборищ.

Полчаса назад офицеры побывали в госпитале, где недавно начальствовала Дарья Алексеевна Меркушина. Капитан Глеб Кольский не мог вставать, ворочаться, делать глубокие вдохи, даже толком шевелиться. Но прекрасно ругался! Матерщина в палате стояла коромыслом. Даже нянечки и медсестры, привыкшие ко всему, краснели и стыдливо отворачивались. После первых же глаголов такого рода офицеры успокоились. Жить будет.