Василий представил себе, как она извивается в его объятиях, но ее голос прозвучал как всегда жестко и упрямо:

— Отвечай на мой вопрос, Петровский!

— Сначала ответь на мой, а иначе я выполню свое обещание изнасиловать тебя, если ты меня разозлишь.

— Ты сукин сын!

Его руки плотнее сомкнулись на ее талии.

— Ввиду необычных обстоятельств я собирался временно отложить наказание, но…

— Я вовсе не ревную, — поспешно перебила Алин, — но женщины, с которыми ты попытаешься улечься в постель, почувствуют остроту моего ножа. И я сказала тебе почему.

— Да-да, потому что я принадлежу тебе, — ответил граф тоном, ясно говорящим, что он слишком часто это слышал. — Для меня, лапочка, это попахивает ревностью.

— Что бы это ни было, но внакладе остаешься ты, — зарычала ока. — А теперь, кто она такая?

— Королева Татьяна.

— Кто?

— Жена моего кузена, хотя тогда она была всего лишь принцессой. Она выросла в Америке, потом потерялась, но это длинная история, и я не уверен, что тебе будет интересно. Ну, а теперь тебе не стыдно за свои подозрения?

— В отношении мужчины, лишенного чувства чести? Я так не считаю, — возразила она. — И сколько за нее заплатили?

Василий вздохнул:

— Пятьсот рублей, и, прежде чем ты попытаешься сравнить себя с принцессой, тебе следует знать, что это самая высокая цена за женщину, которую назначал сам Лятцко. Однако мой кузен был слишком зол, чтобы торговаться. Он просто хотел вернуть свою невесту. Но, заплатив так много, Штефан создал опасный прецедент, вот почему Павел выдвигает такие нелепые требования.

Александра чрезвычайно высокомерно возразила:

— Цена, которую он назначил за моих лошадей, ничуть не нелепа.

— Ты не понимаешь главного, Алин. Это простые люди с простыми потребностями. Они и выживают-то здесь, в горах, только потому, что не требуют от жизни слишком многого. Те, кого они грабят и за кого берут выкуп, чаще всего просто раздражены временными неудобствами. Но если бандиты начнут зарываться, кто-нибудь по-настоящему разозлится и предпримет решительные действия. Лятцко это понимает, а у Павла просто не хватает здравого смысла.

— Стало быть, никакой опасности нет?

— Будь здесь Лятцко — несомненно. Но пока всем заправляет Павел, нельзя быть уверенным ни в чем. Особенно, если речь идет о нас. Я уже говорил, что он очень ненавидит Штефана.

— А теперь, Петровский, можешь опустить меня на пол.

Василий обрадовался этой просьбе, ибо держать ее так долго на весу было затруднительно, потому что в теле его возникали соблазны, которые мозг отчаянно пытался отмести.

— Больше ничем не будешь в меня швырять?

— Думаю, некоторое время смог обойтись без этого.

Ее сарказм был более обнадеживающим, чем прямой ответ: Василий давно заметил, что в гневе Алин отличалась редкостной прямотой.

Граф бережно опустил ее и, едва перестав ощущать близость ее тела, вновь почувствовал пронзительный холод и повернулся к поленнице.

Он не знал, как Александра воспримет такое предложение, но сделать это было необходимо.

— Нам надо избавиться от мокрой одежды.

— Знаю, — послышался у него за спиной слабый голос.

Неужели у нее тоже есть здравый смысл? Но вдруг Василий осознал — и это было подобно удару, — что она собирается снять с себя одежду. А ведь они вдвоем в запертой комнате, и рядом есть постель! Василий немедленно почувствовал острейшее желание и застонал.

— В чем дело? — забеспокоилась Александра.

— Ничего, — ответил склонившийся над дровами Василий, но при этом как-то странно застыл на месте.

— Огонь, Петровский, — нетерпеливо напомнила она, — или ты думаешь, что без огня мы переживем эту ночь?

Он-то знал, что в любом случае не переживет эту ночь, и потому перестал волноваться, но взяв себя в руки все-таки сделал все необходимое, чтобы затопить печь.

— Скажи мне, почему Павел так не любит твоего кузена? — поинтересовалась девушка.

Великолепно. По крайней мере можно отвлечься от того, чем она там занимается у него за спиной.

— Павел был влюблен в Арину и, по-моему, до сих пор ее любит. Но та оказалась ему не по зубам, а лет восемь назад она встретила Штефана — тот был еще крон-принцем — и стала его любовницей. Потом они поссорились, и Арина вернулась к отцу. Штефан приехал, чтобы помириться с ней, и дело окончилось тем, что ему пришлось заплатить Лятцко пятьдесят рублей за то, чтобы тот отпустил ее обратно. А Павел настаивал, чтобы Штефан сразился за право забрать Арину.

— И он это сделал?

— Да.

— Звучит романтично. Василий фыркнул:

— Ничего романтичного. Павел вел нечестную игру и все-таки проиграл. Но беда в том, что он не умеет проигрывать. Когда захватили в плен Танго…

— Кто такая Таня? — Ее голос опять зазвучал резко, но Василий не обратил на это внимания.

— Татьяна настаивает, чтобы ее называли только так. Я же говорил, она выросла в Америке и своего полного имени не знала до прошлого года… но я отвлекаюсь. Так вот, ее захватили в плен, и Штефану пришлось опять ехать сюда, а Павел увидел в этом возможность взять реванш. Он снова вызвал Штефана на бой, на этот раз на ножах, с единственной целью убить его.

— Я так понимаю, что этот бой он тоже проиграл?

— Да, но ты же его слышала. Он до сих пор не успокоился, даже несмотря на то, что Лятцко предупредил его, что сам убьет Павла, если тот еще раз вызовет Штефана.

— Лятцко здесь нет, и… ты думаешь, он вызовет тебя до того, как все это кончится?

Что это? Неужели он слышит в ее голосе нотки беспокойства? Да нет, это просто игра воображения. Чтобы Александра за него беспокоилась? Да легче корову научить танцевать.

— Он был бы идиотом, если бы сделал это, — хмыкнул Василий.

— А что, он кажется тебе умным? — спросила Александра настолько бесстрастным тоном, что граф чуть было не рассмеялся и удивился сам себе: с каких это пор он стал находить ее шутки забавными?

Наконец огонь разгорелся и оказался вовсе не таким слабым, как опасался Василий. Конечно, требовалось много времени, чтобы комната как следует прогрелась, но все-таки гораздо меньше, чем Василий думал поначалу.

Он обернулся, чтобы предложить Александре придвинуться ближе к печке, перед тем как снять одежду, и застыл, как громом пораженный, увидев, что она уже завернулась в одеяло, а плащ, штаны и рубашка висят на спинке стула. Ноги ее были обнаженными, и у Василия захватило дух. Все мысли вылетели у него из головы, уступив место одной, от которой он уже не мог избавиться: была ли она совсем обнаженной под этим одеялом или на ней оставалось какое-то белье? Он чувствовал великий соблазн спросить ее об этом, хотя чертовски хорошо знал, что никогда не осмелится.