Обстоятельство, о котором не решались громко говорить в те времена, но которое могло иметь крупные последствия и наводило на размышления — это желание государя, в качестве главы Церкви, служить обедню; но так как он не рисковал сделать столь важное нововведение в самой столице, то решил отслужить первую обедню в Казани, куда он собирался ехать. Были уже приготовлены самые богатые священнослужительские облачения. Павел был уверен сделаться таким образом духовником своей семьи и министров, но Синод вывел его из этого смешного положения, высказав при этом удивительную находчивость. При первом слове императора о его намерении, члены Синода, не обнаруживая ни малейшего удивления, — хотя оно несомненно было велико — заметили ему, что канон православной церкви запрещает совершать св. таинства священнику, который женился во второй раз. А так как Павел об этом не подумал и не посмел или не хотел ничего изменять в законах священства, то ему пришлось отказаться от этого проекта. Он утешился и только к причастию надевал на себя маленький, довольно короткий далматик из бархата малинового цвета, унизанный жемчугом, что вместе с его мундиром, ботфортами, длинной косой, огромной треуголкой и, при всем том, с его невзрачной внешность, делало из него самую комическую фигуру, какую только можно себе представить. Узнать случайно о его проекте и находясь однажды утром в Кремле вдвоем с митрополитом Платоном, я сказал ему:

— Ваше Высокопреосвященство должны быть довольны, что трон занят государем, преисполненным религиозностью.

— Увы! — ответил владыка.

— Как, неужели Ваше Высокопреосвященство не верите в религиозность государя?

— Как мне не верить? Но к сожалению, религиозность у него вместо того, чтобы быть там — он указал на сердце, — тут. — И он указал на лоб.

Но, не отрицая верности этого замечания, следует все же сказать в похвалу Павлу I, что он проявил большую терпимость в религиозных вопросах.

Два крупных акта ознаменовали эпоху коронования. Первым был установлен закон о престолонаследии. Он был достоин государя, бывшего вместе с тем отцом многочисленного семейства, и оградил империю с этой стороны от всякой неустойчивости. Другим актом — ордена св. Андрея Первозванного, св. Екатерины, св. Михаила и св. Анны были наделены богатыми пенсиями. Оба акта вызвали всеобщий восторг, но увы! — мы впоследствии видим, что первый из них не мог ничего предупредить, а второй остался мертвою буквой за неимением денег.

Императрица не менее, чем ее супруг, наслаждалась торжествами коронования. Туалеты были ее элементом. То, что доводило других дам до изнеможения, не доставляло ей никакого труда. Даже в положении беременности, она сохраняла свой бальный туалет с утра до вечера и между обедом и балом, оставаясь затянутой в корсет, занималась как всегда, в капоте, своей перепиской или вышивала на пяльцах, а иногда даже работала с медальером и резчиком на камне Леберехтом. Ее участь значительно улучшилась с тех пор, как она последовала совету своей матери — расположить к себе хорошим обращением г-жу Нелидову. А так как эта фаворитка не была ни развратная, ни корыстолюбива и, к тому же, была чрезвычайно умна, то доверие к ней государыни, которая могла на нее смотреть, как на свою соперницу, ее тронуло и в то же время расположило государя к своей супруге. Кончина г-жи Бенкендорф успокоила Его Величество на счет ига, которое будто бы ему угрожало, и по-видимому ничто не нарушило бы это спокойствие, если бы не явился проект дать монарху фаворитку в тесном смысле этого слова. Женщина, носившая звучное имя[191], которое Петром I было возведено на престол, но весьма нескромного поведения, бывшая любовница Уварова, одного из флигель-адъютантов и фаворитов государя, вздумала сыграть эту роль. Уваров и турок-камердинер Кутайсов расхвалили ее перед государем, Валуев, обер церемониймейстер, сажал ее постоянно напротив Его Величества и все это делалось настолько открыто, что было скоро замечено всем Двором и стало беспокоить государыню и огорчать честных людей, так как все знающие порядок вещей в этом мире, поняли, что от этого могли бы произойти всевозможные неприятности, которые и без того грозили всем. Последствия показали, насколько их опасения были основательны.

Великий князь наследник, вообразивший при восшествии на престол отца, что перед ним раскроется небо, и проявлявший до нескромности радость по поводу того, что ему не надо более слушаться старухи — я передаю только это выражение! — с первого же года царствования отца убедился, насколько его положение было хуже в сравнении с тем, коим пользовался его отец при тех же условиях. Ему было назначено содержание в 500 000 рублей в год, а великой княгине, его супруге — 150 000 руб., но, кроме квартиры. Он не пользовался ничем другим. Он имел свой собственный придворный штат, свой стол, свою конюшню и за все это должен был сам платить. Он был шефом 2-го гвардейского полка, генерал-инспектором, председателем военного и морского департаментов, высшим начальником государственной полиции и первоприсутствующим в Сенате; все это составляло как будто вполне определенное премьерство, но никто не обращал внимания ни на его мнимый авторитет, ни на его милость. Он не мог никого ни назначать, ни увольнять, не мог подписывать от своего имени без особого разрешения, которое не имел даже права испрашивать. Питомец и жертва гатчинцев, он должен был терпеть от них обращения, не как начальник и не как сын императора, а как воспитанник, которого то бранят, то вовсе не замечают. Обремененный работою, вынужденный во всякую погоду исполнять обязанности командира своего полка, уверенный в своем обеде только тогда, когда ему удавалось обедать у императора; отдыхая в сутки лишь несколько часов от изнеможения, рядом с одной из прекраснейших женщин на свете, доходя часто до отчаяния, но не осмеливаясь жаловаться, не решаясь даже изъявлять свое благоволение к другим, из страха, что это может быть причиной их изгнания — он, наконец, раскрыл глаза и стал укорять самого себя за то, что осуждал великую государыню, трон которой предстояло со временем занять и ему; он понял, что представляет собой лишь чучело, посаженное для торжества других и без пользы для себя. В конце первого года можно было еще помочь этой беде, если бы великий князь воспользовался умом, коим он был одарен от природы, и, соображая хорошо свои действия, проявил бы свойственную ему смелость, сдерживал бы фамильярность фаворитов и лакеев и занялся бы не мелочами военного муштрования, а важнейшими вопросами администрации, что дало бы ему возможность, не нарушая почтительности сына и верности подданного, приобрести значение и заслужить уважение императора, а также симпатию народа — но он не сумел это сделать. Император, заметив это и пользуясь этим, обращался с ним публично грубо до такой степени, что лишил его возможности предупредить ужасную катастрофу, от которой одно сердце юного великого князя могло предохранить отца.

Как только началось новое царствование — появилась партия, существовавшая в России уже давно и располагавшая большим влиянием, о чем, несмотря на чутье русских в интригах, лишь немногие имели ясное понятие. Эта партия, связанная со Двором многими нитями, что однако мало показывалось там, и в этом вероятно заключается причина, почему ее так мало замечали и никто о ней не говорил. Я назову ее «немецкой партией»[192]; она родилась еще при Петре Великом из желания руководить цивилизацией и состояла в последующие царствования из лиц разных национальностей, разных чинов и разного пола, образовавших молча союз против всех остальных. При Петре I столпами этой партии были: Лефорт, Остерман и несколько адмиралов, позднее Миних, Бирон, великий канцлер Головкин и его сыновья и др. При Екатерине, как это ни странно, во главе ее сначала стояли братья Орловы, а потом генерал Бауер. При воцарении Павла эта партия вошла опять в силу и нижеследующий список ее членов даст лучшее понятие о ней, чем все, что я мог бы сказать; сама императрица, граф Пален, граф Панин, граф Петр Головкин, обер-егермейстер, барон Кампенгаузен, барон Гревенитц, г-жа Ливен и др. В числе этих лиц было не мало таких, которые никогда не видели друг друга и никогда не беседовали между собою; у них не было ни общего плана действий, ни совещаний для обсуждения такового, но они на слово верили друг другу и составляли как бы одну секту. Опасность, грозящая одному, приводила в движение других, а многие даже не подозревали до какой степени они принадлежали к этой партии и вдохновлялись ею. Не знаю, удалось ли мне передать ясно мою мысль о «немецкой партии» в России, но внимательный наблюдатель ее не пропустит и существования ее нельзя отрицать, хотя на это и нет явных доказательств.