* * *

После этой ночи о его переезде в мотель никто не заикался. Сакс прочно обосновался в гостиной на диване. Как-то само собой вышло, что он теперь член семьи, это произошло естественным образом, и обсуждать сей факт было так же бессмысленно, как дерево за окном или камешек на тротуаре. Сакс получил то, о чем мечтал. Но его роль в доме оставалась неопределенной. Все решалось по умолчанию, поскольку прямых вопросов следовало избегать. Он должен был сам обо всем догадываться, с полувзгляда, по неопределенному жесту или исходя из уклончивой фразы определить свое место в доме. Он не столько боялся совершить непоправимую ошибку (хотя в любой момент ситуация могла перевернуться, и тогда Лилиан, не задумываясь, вызвала бы полицию), сколько хотел продемонстрировать образцовое поведение. Не для того ли он здесь — чтобы переписать судьбу набело и жить по справедливости, в согласии с собой? И произойти это должно было с помощью той, кого он избрал инструментом своего перерождения. Оно представлялось ему путешествием, таким долгим нисхождением в темный колодец души, оставалось лишь выяснить, в правильном ли направлении он двигается.

Все было бы проще, будь на месте Лилиан другая женщина, но каждая ночь, проведенная с ней под одной крышей, была для него нелегким испытанием. Ему отчаянно хотелось до нее дотронуться. Наверно, потому, говорил он себе, что его удел — любоваться ее внешностью, в остальном она для него недоступна. Будь она более открытой, более общительной, вероятно, появился бы повод поразмышлять о других ее качествах, и ее женский магнетизм перестал бы на него так действовать. Но, отгороженная от него стеной, она была «просто» эффектной физической оболочкой, обладавшей невероятной силой воздействия: эта плоть дразнила и манила, сердце выпрыгивало из груди, а возвышенные мысли засыхали на корню. Добавился новый элемент — его собственное тело, и уравнение оказалось Саксу не по зубам. Формула, которую он так удачно вывел, больше не годилась. Прямой путь обернулся лабиринтом, из которого надо было лихорадочно искать выход.

Но Лилиан не должна была подозревать, в каком смятении он находится. В этих обстоятельствах он выбрал единственно возможную тактику: отвечать на ее безразличие олимпийским спокойствием, делать вид, что он абсолютно счастлив положением вещей. В ее обществе он держался легко и непринужденно, был дружелюбен и предупредителен, часто улыбался и ни на что не претендовал. Зная, что Лилиан с самого начала относится к нему настороженно, считая способным на некие поползновения (виноват, еще как способен!), он избегал смотреть на нее как-то «не так». Одна ошибка могла стать для него последней. Слишком опытна была Лилиан в таких делах. Она привыкла к оценивающим взглядам мужчин и легко распознала бы в его глазах характерный блеск. Хотя при ней он находился в постоянном, почти непереносимом напряжении, он держался молодцом и не терял надежды. Ни о чем не просил, ни на чем не настаивал и только про себя молился о том, чтобы рано или поздно эта крепость пала. Другого оружия в его распоряжении не было, зато уж этим единственным Сакс пользовался при каждом удобном случае: он демонстрировал такую покорность, такое беззаветное самоуничижение, что его показная слабость превратилась в своего рода силу.

За первые две недели она, кажется, ни разу к нему не обратилась. Сакс понятия не имел, с чем были связаны ее частые и долгие отлучки, и, хотя он дорого дал бы, чтобы это узнать, никаких вопросов, во избежание возможных осложнений, он не задавал. Осторожность превыше знания, вот и держи свое любопытство при себе. Обычно Лилиан уезжала из дому часов в девять-десять, а возвращалась вечером, иногда за полночь. Случалось, приехав к вечеру, чтобы переодеться, она снова исчезала. Пару раз объявилась под утро и, приняв душ, тут же уехала. Можно было предположить, что она проводит вечера с мужчинами, — возможно, с одним, возможно, с разными, — но что она делала днем? Наверно, она где-то работала, но где? С таким же успехом она могла кататься по городу на машине, или сидеть в киношке, или часами глядеть на бухту.

При этом загадочном образе жизни Лилиан держала его более или менее в курсе своих внезапных появлений — скорее ради дочери, нежели для его спокойствия. Говорила она туманно («Сегодня я вернусь поздно» или «Увидимся утром»), но все же это помогало ему как-то планировать время и поддерживать в доме подобие нормального распорядка. Поскольку она часто отсутствовала, забота о Марии почти целиком легла на плечи Сакса. Удивительное дело, с ним Лилиан была холодна как лед, а при этом без колебаний оставляла дочь на его попечение. Значит, подсознательно он вызывал у нее доверие. Это вселяло надежду, хотя Сакс понимал, что его используют, перекладывая родительскую ответственность на плечи так удачно подвернувшегося простака. Но ясно было и другое: с ним она чувствует себя в безопасности, она знает, что он ей друг.

Мария была его утешительным призом, золотой медалькой на шее. Он провожал ее в детский сад и забирал домой, кормил и купал, причесывал и укладывал спать. Он воспринимал эти маленькие радости как приятную неожиданность, и, по мере того как он становился неотъемлемой частью домашней рутины, крепла их дружба. В прошлом Лилиан прибегала к услугам соседки, милейшей миссис Сантьяго, но у той самой была большая семья, и она не могла уделять достаточно внимания чужой девочке. На третий день после появления Сакса Мария твердо заявила, что к миссис Сантьяго она больше не пойдет. С ним ей гораздо лучше, и, если он не против, они будут вместе играть. Сакс ответил, что он «за». Они шли по улице домой, и в тот момент, когда он ответил согласием, детская ручка уцепилась за его большой палец. Какое-то время они шли молча, а потом Мария сказала:

— У миссис Сантьяго есть дети, а у тебя ни мальчика, ни девочки, да?

Сакс с сожалением помотал головой.

— Разве это правильно? Одним все, а другим ничего? Он снова мотнул головой.

— Вот видишь. Теперь у тебя буду я, и всем будет хорошо.

В ближайший понедельник он обзавелся абонентским ящиком на почте, вернул взятую напрокат машину и купил сильно подержанный «бьюик-скайларк» меньше чем за тысячу долларов. Во вторник и среду он открыл одиннадцать сберегательных счетов в разных местных банках. Он посчитал, что это благоразумнее, чем вывалить перед кассиром сто пятьдесят с лишним тысяч сотенными купюрами. Заботился он и о том, чтобы по возможности не обращать на себя внимание, когда будет снимать деньги для Лилиан. Реже появишься — меньше засветишься. Он планировал посещать каждый банк раз в одиннадцать дней, но, когда выяснилось, что для получения тысячи долларов требуется подпись менеджера, он перешел на другую схему: заезжать в два банка и снимать в банкоматах по максимуму, пятьсот «зеленых». Пятьсот в неделю — сущий пустяк, никто ничего не заподозрит. Новый план себя оправдал — гораздо спокойнее всовывать в щель пластиковую карту и пробегать пальцами по клавишам, нежели иметь дело с живым кассиром.

Начало было нервотрепательным. Он подозревал, что деньги Димаджио имели криминальное происхождение, а значит, по компьютеру во все американские банки уже могли разослать серийные номера украденных купюр. Перед ним стояла дилемма: рискнуть и сунуться в банк или держать огромную сумму дома. Сакс выбрал первое. Он пока не знал, насколько Лилиан можно доверять, а бросать наживку в сто пятьдесят тысяч тоже было, по меньшей мере, глупо. Всякий раз, впервые переступая порог очередного банка, он мысленно видел, как кассир, взглянув на предложенные ему купюры, с извинениями уходит и через минуту возвращается вместе с полицейским. Но ничего не случилось. Все, с кем он имел дело, были в высшей степени обходительны. Пересчитав бумажки со скоростью роботов, они улыбались, пожимали ему руку и говорили, что они счастливы иметь дело с таким клиентом. За открытие счетов свыше десяти тысяч долларов он получил в качестве бонусов пять тостеров, четыре мини-транзистора, портативный телевизор и американский флаг.