Даже сама природа, казалось, сопротивлялась приходу самозванца в Москву. По крайней мере, так позднее переосмыслили события московские летописцы. Царский поезд двигался из Серпухова сначала к реке Московке, где «встретоша его со всем царским чином, и власти приидоша и всяких чинов люди». Потом в Коломенском была последняя остановка перед въездом в столицу: «Дню ж тогда бывшу велми красну, мнози же люди видеша ту: над Москвою над градом и над посадом стояше тма, окроме же града нигде не видяху». Грозовые облака над Кремлем среди ясного дня давали простор для толкований, но не стоит сомневаться, что 20 июня, в отличие от более позднего времени, все предсказания были вполне благоприятны для царя Дмитрия Ивановича.

Торжественную встречу нового царя в Москве описал отец Андрей Лавицкий: «Впереди ехала польская кавалерия, сверкая оружием; за ней следовали в большом количестве московские sclopetarii (стрельцы. — В. К.), среди которых литаврщики, rhedos (царские колесницы. — В. К.) и много коней, причем последние были повсюду роскошно украшены золотыми ожерельями и драгоценными камнями; далее следовала в большом количестве московская конница, позади ее — множество священников со своими епископами, владыками и патриархом»192. Конечно, это был уже не сведенный со своей кафедры патриарх Иов, а его местоблюститель рязанский архиепископ Игнатий-грек, первым из церковных иерархов признавший самозванца и щедро вознагражденный им за предательство прежнего святителя. Всю процессию сопровождали выносные хоругви, евангелия и иконы.

Первая встреча в Москве, где Дмитрий Иванович «сниде с коня», была на Лобном месте. Царь оправдал ожидания, первым делом «прииде ко крестом и начат пети молебная». Нарушала торжественность момента «литва» из окружения нового царя: его свита осталась сидеть на конях «и трубяху в трубы и бияху в бубны». Так сообщают московские источники, но и отец Андрей Лавицкий вспоминал, что «едва не оглох» от биения литавр, находясь в толпе зрителей. Однако радость была общей, и тогда еще не думали об обидах и предъявлении счетов.

Сколько раз чернец Григорий Отрепьев проходил этой дорогой от Лобного места до Чудова монастыря! И вот теперь ему впервые приходилось идти по ней с царскими почестями. В глазах людей он уже окончательно — сын Грозного царя. Иначе разве дозволили бы ему коснуться гробов его «родителей» в Архангельском соборе, стали бы слушать молитвы и рыдания, обращенные к отцу и брату? Деталь эта столь же важна, как и молитва Бориса Годунова в кремлевских храмах при вступлении в царский чин для подтверждения преемственности своей несостоявшейся династии с ушедшими Рюриковичами. Присутствовавший при встрече Дмитрия на Лобном месте хранитель Архангельского собора архиепископ Арсений Елассонский описал, как «после великой литии» и «благословения архиереев» все прошествовали в соборный Успенский храм. Сначала там «по чину» царь поклонился святым иконам, а потом пошел в другой «соборный храм Архангелов», где «поклонился» гробам царей Ивана Васильевича и Федора Ивановича и «заплакал». Несмотря на величие момента и тернистый путь, пройденный этим человеком к своей цели, это было всего лишь одно из действий незавершенной драмы. Сходство с актерской игрой состояло в том, что царь Дмитрий Иванович по-прежнему рассчитывал на зрителей, поэтому «громким голосом» произнес давно продуманный и отрепетированный текст:

«Увы мне, отче мой и брате мой, царие! Много зла соделаша мне враждующие на мя неправедно, но слава святому Богу, избавляющему мя, ради святых молитв ваших, из рук ненавидящих мя и делающих мне с неправдою, воздвизающему от земли нища, и от гноища возвышаяй убога посадити его с князи, с князи людей своих».

Дальше Дмитрий «провозгласил перед всеми, что отец его — царь Иоанн, и брат его — царь Феодор», и присутствовавшие в храме «громогласно» подтвердили это. Вспоминая произошедшее, архиепископ Арсений задумается над словами Писания: «Богатый возглаголал и вси похвалиша, и слово его вознесоша даже до неба»193. Но тогда царю Дмитрию Ивановичу, обосновавшемуся в царских покоях в Кремле, оставалось наслаждаться тем, что цель была достигнута. Его признали освященный собор, Боярская дума и все жители столицы.

Царю Дмитрию Ивановичу предстояла еще коронация в Кремле, без которой он по-прежнему не имел полных прав на престол. «Чин венчания» должен был проводить патриарх, но с устранением Иова патриаршее место оказалось вакантным. Поэтому первым делом по вступлении в Москву царя Дмитрия Ивановича стало избрание нового предстоятеля Русской церкви.

Никто прямо не обвинял Иова в том, что он поддерживал Бориса Годунова и обличал «расстригу». Царствование Дмитрия Ивановича началось с того, что он пригласил к себе правящих архиереев и, сохраняя уважительную форму обращения к бывшему патриарху, предложил избрать нового владыку церкви: «Патриарх, святейший отец наш, господин Иов — великий старец и слепец и не может пребывать на патриаршестве, посему обсудите, чтобы назначить вместо него другого патриарха, кого вы изберете».

Однако ни для кого не была секретом истинная причина «слепоты» Иова, стоившая ему патриаршего престола. Правящие архиереи готовы были поддержать нового царя, но в них не сразу исчезла приверженность к опальному Иову. Более того, произошел даже небольшой церковный «бунт», потому что иерархи попытались оставить Иова на патриаршестве: «поговоривши все единодушно друг с другом, решили: пусть будет снова патриархом святейший патриарх господин Иов». Но на большее членов освященного собора не хватило. Под давлением обстоятельств им пришлось «перерешить» и избрать того, кто оказался наиболее подходящей кандидатурой для царя Дмитрия Ивановича. «Законно все архиереи единогласно избрали и нарекли» в патриархи бывшего рязанского архиепископа Игнатия1. То, что выбор был несвободным, подтверждается и тем, что избирательный «кодекс» прежде утверждался царем и «синклитом» — Боярской думой. 30 июня, в воскресенье, «на память славнейших 12 апостолов», архиепископ Рязанский Игнатий был поставлен в патриархи Московские и всея Руси. «А преже был Кипрским архиепискупом в Греках и пришел к Москве при царе Федоре, — так излагал биографию второго русского патриарха автор «Нового летописца». — Царь же Борис не позна в нем окаянном ерести, посла его на Рязань»2. Однако более осведомленный архиепископ Арсений Елассонский сообщал о том, что патриарх Игнатий в Греции был «епископом Ериссо и Святой Горы» на Афоне3. Сведения источников о времени его приезда в Москву противоречат друг другу; скорее всего, он оказался в Москве как посланник константинопольского патриарха и приехал на венчание на царство Бориса Годунова в 1598 году. С 1603 года Игнатий находился на рязанской кафедре и, как и рязанские дворяне Ляпуновы, первым перешел на сторону самозванца на его пути в Москву4.

После литургии и чина интронизации нового патриарха царь Дмитрий Иванович устроил большой «стол» во дворце. По воспоминанию одного из участников этого действа, на нового патриарха и других архиереев широкой рекой пролились царские «дары» «и все возвратились домой с великою радостью»5. Оказавшийся послушным церковный синклит заседал вместе с Боярской думой и решал многие важные государственные дела. В состав высших церковных иерархов вошел бывший архимандрит Чудова монастыря Пафнутий, возведенный на Крутицкую митрополию (сан митрополита Сарского и Подонского был вторым по значению после патриарха в перечне чинов освященного собора). В церковном соборе времен Лжедмитрия I встречаем будущего патриарха Гермогена (в это время митрополита Казанского), новгородского митрополита Исидора и ярославского Кирилла. Еще недавно все они призывали свою паству к молебнам за умершего царя Бориса Годунова и благословляли приход на царство царя Федора Борисовича6. Теперь надо было славить другого царя.