Защитники острога натянули луки, изготовили пищали, ждали лишь, когда кыргызы приблизятся. Майор подал команду стрельцам: «Заряжай! По орде целься!» Глянь, а то и не кыргызы вовсе, а казаки Андрюшки Овражного…

Всадники неслись уже вдоль берега. Накрыла их туча вражеских стрел, иные казаки покатились с коней. Понял майор – самое время! И выкрикнул команду:

– Пали!

Словно гром ударил от острога: то плюнули огнем пушки и затинные пищали, следом грянул залп из самопалов. И калмаки точно споткнулись о невидимую преграду. Передние повалились, как снопы. Кони, освободившись от всадников, шарахнулись в стороны, некоторые бились на камнях, ржали, пытались подняться. На упавших налетели задние – тут стрелецкий строй сверху дал еще один залп, следом подключились лучники и самострельщики. И катившаяся на острог лавина как будто в кипящий котел попала: завертелась, закружила, перемалывая и уничтожая саму себя в каше из человеческих и конских тел. Лишь нескольким всадникам удалось вырваться из этой костоломки, и они помчались назад от города, нещадно нахлестывая лошадей.

Казаки между тем обскакали острог по-над самой кручей, укрылись за скалой. Пленников Кубасову покидали – держи, атаман, знатных ордынцев, а кто они, сами не ведаем! Из ханских шатров достали. И вновь схватились за сабли. Не кончен бой! Еще за Бессона не посчитались: срубили десятского возле ханского шатра, так мы за него! И за Федьку Тарасова, и за Борьку Грешного не сквитались, – тоже пали казаки под калмацкими саблями. И – понеслись, гикая, вереща и завывая, как кыргызы.

Привстав на стременах, Мирон ринулся в схватку в первых рядах, держа саблю высоко над головой. Рядом вопил и улюлюкал Овражный. Мирона он намеренно не замечал. Еще и получаса не прошло, как схватились они за грудки в ханской юрте…

Со стен острога в третий раз дружно выстрелили по свалке, не давая врагу опомниться. А из ворот Спасской башни вырвалась вдруг русская конница. Казачья лава в двести сабель развернулась веером под острожными стенами и бешеным наметом ринулась на вражеский лагерь. Ну, берегись, орда!

Оторопев от неожиданности и нахальства русских, ойраты даже не успели перестроиться в лаву. Паника мгновенно, как ветер охватывает пшеницу, завладела всем войском. Теперь даже боги не смогли бы остановить это бегство. В тот момент у каждого убегавшего только одно было на уме: быстрее найти родной улус и откочевать подальше. Бежали алтысарцы и модоры, алтайцы и барабинцы, чатские татары и кузнецкие, побежали и все иные, кто успел. За ними, как дым пожарища, растекалась вздыбленная пыль, раздавались скрип и грохот кибиток, и коней ржание, и отчаяния вопли многие. Вдогонку им пушки сыпали свинцовый горох, озорно и устрашающе гаркали казаки, победно выли есаульские трубы…

А навстречу отступавшей джунгарской армии вылетели из-за увала с визгом и диким ревом «Э-э-э-э-э-э-х-х-ха! А-а-а-а-а!» Эпчеевы конники; впереди – могучий бег с высоко поднятой саблей. Прямо на казачью лаву погнали они толпу, что оказалась перед ними. И вмиг вражеского войска как не бывало: кого казаки посекли, кого воины Эпчея стрелами и копьями побили, кого с утеса или в реку столкнули, а кто-то и сам прыгнул, стремясь уйти от смертельного удара. Редкие оставшиеся в живых воины Равдана наперегонки бежали, скакали к увалу, надеясь затеряться в лесу. А соединенный отряд русских и кыргызов гнал их и гнал все дальше и дальше от острога, пока не устала рубить рука, пока не затупилась сабля…

Контайша Равдан в красном халате, под которым пряталась медная кираса, в расшитых сапогах с загнутыми кверху носками сидел в седле с серебряной оторочкой, ветер трепал кисточку на меховой, китайского покроя шапке. Двадцать верных нукеров окружали хана. И все они наблюдали с холма, как погибала джунгарская армия. Такого нелепого поражения никто не ожидал. Еще два дня назад исход был понятен. Русским не выстоять однозначно! Но, может, боги оттого и отвернулись от Равдана, что раньше времени возгордился он, возомнил себя великим полководцем. А ведь еще дядька, старый Галдан, предупреждал племянников: «Не воюйте с орысами! Придет время, будете просить у них помощи!»

У контайши имелись еще кое-какие резервы. Он мог бы послать в бой две сотни конников-кыргызов – совсем свежие, не успевшие побывать в бою. Их привел Тайнах, сын Искер-бега, которого еще во время первого штурма сразила русская пуля. Сам Тайнах удачно бежал из острога и просто искрился желанием отомстить орысам за пережитые мучения и позор заточения. Но Равдан опасался, что русские втянут его конников в город, где перебьют по одному в тесных, затянутых дымом улочках. А это были, по сути, последние силы контайши, если не считать сотни «серых волков» – его личной стражи.

Хан с болезненным выражением на лице не отрывал взгляда от побоища, разыгравшегося под стенами острога. Казалось, он ничего не видит и не слышит вокруг. Но обернулся, когда нукеры за его спиной возбужденно загалдели, а мурза Санчар осторожно тронул его за локоть. Толстое лицо мурзы перекосилось от испуга.

– Светлейший хан, – голос его дрожал. Знал, что плохую весть принес, а хан в таких случаях не церемонился, сам рубил голову дурному гонцу.

– Что такое? – прищурился Равдан, в груди вдруг заныло, зажгло, словно костер загорелся.

– Ставку твою, светлейший хан, русские казаки разнесли. Кого убили, кого в полон забрали…

Хан побагровел. Он вмиг забыл о жестоком разгроме. Одна, только одна мысль осталась в голове. Как там молодая любимая жена Деляш? Как сын – долгожданный первенец Галдан-Цэрэн? Неужто погибли или, того хуже, попали в плен? Имя сына Равдан только в мыслях произносил, а пока новорожденного по обычаю называли Мукевюном – плохим мальчиком, чтобы обмануть духов болезней. Еще и пяти дней не прошло, как он появился на свет в шатре под стенами русского города. Тяжело рожала Деляш, чуть не умерла. Тогда хан приказал стрелять из пушки, чтобы напугать духов, мешавших ей разродиться. До сегодняшнего дня малышом занималась нянька, русская полонянка Анфиса, а Деляш все еще находилась между жизнью и смертью…

Глаза у хана блеснули, как у затравленного зверя.

– Уходим! – крикнул он и первым направил коня к разоренной ставке, скрывавшейся на холме среди густого подлеска. Только один шатер, шатер Деляш стоял на поляне нетронутым среди разбитых, изломанных, изорванных шатров хана и его свиты. Вокруг валялись тела «серых волков». Густо положили их казачьи сабли. Видно, выскочили русские внезапно, застали нукеров врасплох. Среди них оказались еще живые, но хану было не до раненых. Спешившись, он бросился к шатру, и – о, счастье! – услышал, как заголосил, зашелся в плаче младенец, а следом залилась лаем крохотная постельная собачонка Деляш. Он рванул шелковый полог…

Дородная, розовощекая Анфиса с заколотой в узел косой сидела на мягких подушках возле зыбки и кормила младенца грудью, расстегнув синий терлик. Увидев хана, упала на колени и поползла, протягивая ему ребенка и подвывая от страха. Деляш, лежавшая на мягкой постели из лисьих шкур, повернулась на бок, довольно легко – и посмотрела на Равдана слегка раскосыми черными глазами. При виде хана они засветились радостью. Счастливая улыбка озарила бледное, как зимняя луна, лицо.