– Кто?!

– Ты же призрак! Ты всё должен знать! – Гошин достал из-под кровати вторую бутылку коньяка и открыл её.

– Я тебя проверяю на честность, – попытался выкрутиться Пашка.

– Фотки делал мой сын! Крис, вонючка, хотел продать их в какой-то журнал за миллион баксов. Ему же проще всего подсмотреть известных людей в непотребном виде! А главное, на него никто ни в жизнь не подумает, ведь он член семьи, сам знаменитость! Тьфу, гад! А ты говоришь – семья! Да он за бабки меня в сортире сфотает и прессе продаст!

– Так вот какой «гвоздь» он обещал кому-то по телефону! – догадался Пашка, вспомнив рассказ Ксюни. – Так и запишем: трюк просила повторить Полина, фотографировал Крис, а воду в бассейне, случайно, не ты спустил, гений силикона и ботокса?!

– Нет! – заорал Гошин. – Не я спустил! Нет! Зачем мне тебя убивать?! Что мне с тобой делить?! Деньги, власть баб, – что?!

Они опять чокнулись, опять выпили и опять закусили лимоном.

– Да вроде нечего нам делить, – согласился Пашка, чувствуя хмель в своей призрачной голове. – Но кто-то же спустил воду в бассейне!

– Я, знаешь, что думаю? – зашептал Гошин, опять вытянувшись через весь стол.

– Что?!

– Это старуха! Она тебя угробила! А кто ещё? Всё в доме делается с её ведома. Да в доме муха не пролетит без её указания!! – Гошин постучал себя пальцем по лбу, и вдруг захрапел, ткнувшись носом в стол.

– Ста-ру-ха, – по слогам повторил Горазон. – Значит, трюк просила повторить Полина, фотографировал Крис, а убила меня старуха. Зачем?! Зачем Иде Григорьевне меня убивать?!

– Ты призрак, ты и придумай, зачем ей тебя убивать, – пьяно пробормотал Гошин. – Может, она тебе в любовницы набивалась, а ты ею перне… пере… пренебрёг? – еле выговорил он.

– Тьфу! – плюнул Пашка. – Хорошо, что я у тебя круговую подтяжку не делал!

– Хорошо, – кивнул Гошин.

– Если ты оперируешь так же, как думаешь, то понятно, почему у тебя вместо лиц задницы получаются!

– Понятно! – весело согласился Георгий Георгиевич. – Но, кстати, я не думаю, когда оперирую, – заговорщицки поделился он.

– Пошёл я, – Пашка взлетел под потолок.

– Лети, воробышек, только полотенце отдай, меня Ксюня убьёт…

Горазон скинул с бёдер рушничок, повесил на стену рога, пристроил на спинку кресла розовый галстук.

Испорченность пластического хирурга поразила его.

Хотя он и сам был не ангел…

Пашка сплюнул и просочился в замочную скважину, прихватив со стола бутылку.

– Эй, а ты не белая горячка? – крикнул вслед ему Гошин.

– Я, блин, горный орёл, – огрызнулся Горазон и улетел, испытывая брезгливость, будто наступил голой пяткой в чужой плевок.

До рассвета было ещё далеко, времени оставалось навалом.

Где-то внизу, в комнатёнке, предназначенной для охраны, которой в доме отродясь не водилось, ночевал Сэм Константинович Фрадкин – единственный вменяемый, образованный, интеллигентный и ни в чём не заинтересованный человек.

Может, с ним поболтать?!

Интересно, пахнет ли от призраков перегаром? Пашка дыхнул в воздух, принюхался, ничего не ощутил и решил – надо! Надо поговорить с доктором, проверить его на пугливость, правдивость и чувство юмора.

А то из его, Пашкиных, расследований чёрт знает что получалось…

На кухню за ключом от подсобки ходил Фёдор Башка – единственный человек, который был вне подозрений, потому что всё время находился с Пашкой. Скандальные снимки сделал Крис, сам страдавший от папарацци и ненавидевший их всей душой. Повторить трюк просила Полина – одна из немногих, кто был равнодушен к талантам и внешности Горазона. А вентиль так вообще открыла Ида Григорьевна, которая раскрутила Пашку, стала ему и продюсером, и богом, и мамой родной!

Нет, ничего не сходится, не срастается, не стыкуется. Может, в призрачном состоянии мозги разжижаются, а, может, Пашка никогда не блистал аналитическим умом, но – к гадалке не ходи! – не могла старуха желать Пашкиной смерти!!! А если в преступлении замешаны только члены её семьи, то зачем она пригласила на свои «похороны» так много чужого народу, причём, только тех, кто не вхож в тусовку?!

Не-ет, тут что-то кроется, какая-то тайна, загадка! Да ещё старуха пропала, а Пашкиных потусторонних талантов не хватало даже на то, чтобы вычислить, где она…

Сэм Константинович читал газету.

Паша отродясь не видел, чтобы люди вот так читали газеты – лёжа поверх одеяла в пижаме и тапочках, спустив лекторские очки на кончик носа, и, закрыв при этом глаза. Паша даже в кино не играл такого. Это было немодно, неконструктивно и нединамично, – читать газету, закрыв глаза. Причём, газета была не какая-нибудь желтушная, а серьёзная, экономическая, с буквой «Ъ» в конце своего названия.

Пашка прикинул, куда бы присесть, и выбрал пульт с сигнализацией. По заведённой привычке, он выключил свет.

Фрадкин немедленно открыл глаза, встал и включил свет, даже не глянув в сторону пульта.

Паша опять выключил свет, Фрадкин опять включил.

Паша выключил, Фрадкин включил.

Паша выключил, Фрадкин ругнулся, но снова включил.

Паша выключил и длинно присвистнул, привлекая к себе внимание невозмутимого доктора.

Доктор снял очки, отложил газету и в упор посмотрел на Горазона.

– Здасьте, приехали, – сказал Фрадкин, и кто бы знал, что он имел в виду.

– Каков нынче индекс РТС? – деловито осведомился Пашка, кивнув на экономическую газету и удивившись своей просвещённости.

– Здрасьте, приехали, – повторил Фрадкин, запинывая газету под стол.

– Если вы думаете, что плохо себя чувствуете, то это не так. С вами всё в порядке, доктор. Просто один любопытный призрак прилетел поболтать с вами.

– Здрасьте, прие… Поболтать?!

– Поболтать.

– Так болтайте, господин призрак, – усмехнулся доктор и лёг на диван в тапочках.

– Бла-бла-бла-бла-бла, – сказал Горазон. – Бла-бла.

– Очень содержательно, – похвалил его Фрадкин. – А вам известно, что призраки – досужие выдумки скучающих домохозяек?!

– Известно, – кивнул Горазон. – Но уж извините, вот он я! – Паша раскинул руки и виртуозно отбил чечётку. – Коньячку?! – выставил он на пульт бутылку.

– С этого надо было начинать. – Доктор достал из тумбочки два грубых гранёных стакана и разлил коньяк.

Они молча выпили.

И ещё выпили, и ещё, и ещё, пока коньяк не закончился.

– П-покажи язык, – приказал доктор.

Паша показал. Что ему языка жалко, что ли?