дабы слово правды не звучало гласом вопиющего в пустыне, дабы напрасно не губить святую правду.

— Поелику ты, твое преосвященство, сведущ в делах сиих, потрудись и узнай, какими премудрыми истоками наставляться надлежит нам и какие грамотеи смогут новые законы составить, не обходя в то же время и обычаев земли нашей.

— Евстратий-логофет и другие книжные люди полагают, что и кодекс Фарначи, равно, как и византийский, могли бы послужить нам основой. Призовем еще греческих законников, чтоб нам верно их растолковали.

— Поимейте в виду и тех иноземцев, что к нам приезжают и путем нечестным обогатиться стараются и доброй земли прихватить поболе, нищету народную приумножая.

— Будет сделано, как приказываешь!

— Надежду питаю эти книги у нас напечатать!

— Обязательно, твоя милость! Часть печатни уже прибыла из Киева. Только львовские мастера задерживаются.

— Напишу грамоту, чтоб поторопились. Из патриархии — какие новости приходят?

— Новый патриарх Парфений отказывается подчиниться епископам, которым поручено счетные книги проверить. Унизительно, говорит.

— Так он полагает? — нахмурился воевода. — Позабыл, что не будь меня, уплатившего их огромные долги, турки закрыли бы патриархию. Ежели не будут проверены все расходы и все доходы, восточная церковь снова потерпит крушение. Напиши ему, не допущу чтобы моими решениями пренебрегали. Либо одно, либо другое. Не то прикажу прекратить погашение долгов.

— Нрав вздорный и гордыни исполненный у Парфения.

— Ежели он и дальше пойдет супротив, я твою святость назначу патриархом и уверен — Синод поддержит меня. Однако вернемся к делам нашим. Новые законы послужат воцарению справедливости. Но при этом брать в соображение и того, кто нарушает закон. Для простолюдина наказание одно, а кто над ним, — другое.

— Справедливость божья одна для всех, государь, — укоризненно покачал головой Варлаам. — Все мы равны пред ликом его.

— Не будем путать суд небесный с судом людским, твое преосвященство! Законы земные иными будут. Потому как боярская честь нам дороже, нежели честь простолюдина. Еще попрошу тебя: все, что толковать станете, мне должно известным быть. Великое дело будет сделано для страны и народа. Потому как первыми станут эти писаные законы в истории земли молдавской и долгое время пресекать будут несправедливость и зло. С умом приступите к их составлению!

— Поусердствуем, дабы сделать как можно лучше, и приложим рвение — и я и все книжники, что в помощь дадены будут.

Вошел вэтав и стукнул посохом об пол. Воевода вопросительно посмотрел на него.

— Из Порты прибыл чауш с четырьми спахиями! — возгласил он.

— Пусть чауш входит.

Митрополит поднялся. В двери он столкнулся с турком, закутанным в кожух, в башлыке. Даже не поклонившись господарю, он с хорошо вышколенной печалью произнес:

— Сиятельный и всесильный наш властелин, светозарный султан Мурад перешел в царство аллаха!..

Воевода поднялся, обнажил голову и произнес ему в тон:

— Спешу разделить со всеми подданными великого султана боль утраты. Надеюсь, эффенди, что в раю его душа обретет вечный и счастливый покой, утоление всех печалей.

— Аллах! Аллах! — поклонился турок, проводя ладонями по лицу.

— Мы тоже будем молиться за вечный покой храброго витязя и непобедимого султана Мурада.

— Аллах! Аллах! — скорбно поднял к потолку глаза турок.

— Прошу садиться! Полагаю, дорога была не из самых легких?

— Тяжкая сверх всякой меры. Но еще тяжелее то горе, что у нас на сердце.

— Все мы странники в этом мире! — смиренно промолвил воевода. — Долгое время он болел?

— С той самой поры, как возвратился из Персии. Множество докторов врачевало его, но никто не добавил и дня жизни. О, великий аллах!

— Теперь у нас новый повелитель?

— Правит сейчас брат усопшего, султан Ибрагим, да продлит аллах его дни и да будет имя его прославлено в веках! Тебе велено предстать пред ним в первый день марта месяца.

— За честь и милость великую сочту, — склонил голову Лупу.

— Надеюсь, не следует напоминать, что полагается принести в такой великий день?

— Все самое драгоценное, что в стране имеется, положу к ногам нового повелителя нашего.

— Ну и прекрасно!

— После такой дороги следует хорошо отдохнуть, эффенди. Тебя отведут в посольские палаты и все, что душе твоей угодно, получишь!

Как только чауш удалился, зазвонил большой колокол на армянской церкви. Люди стали выходить на улицы узнать, что же такое произошло, кто помер?

— Говорят, Мурад умер, — утверждали одни.

— Какой Мурад? Тот, что слепой на один глаз?

— Султан Мурад, недотепа! Который в Стамбуле...

— Ааа!.. Значит, султан!.. — говорили люди и отплевывались, втихомолку шепча: всем бы им, поганым, передохнуть!

После отъезда чауша воевода имел длительную беседу с великим логофетом и с казначеем жупыном Йордаке.

— Большие расходы предстоят! — вздохнул логофет.

— Нет иного пути, — сказал господарь. — Понадобятся и деньги, и драгоценности. Позаботься, казначей, чтобы наготове были кошельки и подарки.

— Поусердствуем.

— Позвать ростовщика! — приказал Лупу.

Заимодавец Наний прибежал запыхавшись. В потертом кафтане, залатанных сапогах, в которые были заправлены красные штаны, такие потертые, что виднелась основа ткани, он вызвал насмешки у дворового люда:

— Давайте сложимся и купим для Нания пару штанов, не то ему, бедняге, не на что!

Ростовщик будто и не слышал оскорбительных слов. Какое ему до них дело? Вот такой оборванный, каким видите, а разговаривает с самим воеводой и дает ему деньги взаймы. Правда, господарь держит Нания у двери и разговор всегда короток. И на сей раз он не пригласил его сесть.

— Я позвал тебя сказать, что у нас новый султан и надобны большие подношения. Раздобудь искусно сработанные драгоценности, четыре кафтана, подбитых соболем, и четыре горностаевых кунтуша. И все чтоб без запроса, берем для нужд государства.

— Все сделаю, как твоя милость велит, хоть я и бедняк и на этом деле урон понесу.

— Смотри, жупын, как бы я в один прекрасный день не взялся проверить твою бедность, — грозно промолвил господарь.

— Я не плачусь, твоя милость! — поторопился исправить свою ошибку ростовщик.

—