На востоке, над молочной полосой уже стал виден неяркий светлый столб: солнце подходило к горизонту. Но сам туман еще более сгустился. Шла усиленная утренняя конденсация. В такие часы только за «языком» ходить. Или за салом. Где же ты, связник?

Я разглядел украшенные лентами ветви ольхи и нашел внизу МГ. Было тихо, очень тихо, туман, как вата, забил уши.

И вдруг, как барабан, со стороны села ударила автоматная очередь. Шмайсер! Очередь была длинная, монотонная, как будто стреляли в одну точку, и притом в упор. Когда бьют с рассеянием, веером, по широкой и отдаленной цели, звук довольно изменчив.

Я поднял пулемет. Еще раз прогремел шмайсер. На этот раз коротко. Потом раздались еще две короткие очереди. Нашего ППШ. Они как будто бы стали ближе ко мне. Я пустился бежать по стежке к селу, держа МГ обеими руками. В селе, мне почудилось, раздался чей-то женский крик, но его заглушил хор петухов. Обычный утренний хор. Петухам было наплевать на стрельбу. Они ко всему уже привыкли.

Ещё раз простучал автомат. Я был слеп. Передо мной стояла белая стена. Но я услышал, как пули забарабанили по ветвям и листьям. Это были уже излетные, ослабевшие пули, они не впивались в дерево с сухим, резким треском, а чвакали. Очередь была послана в мою сторону, но увидеть меня в таком тумане противник не мог.

Кто-то бежал сюда, к роднику, по тропе, а вслед ему стреляли: только так можно было объяснить этот рой пуль, неожиданно рассыпавшийся над моей головой.

Наверно, если бы Попеленко не дал эту последнюю, наугад, очередь, лежать бы мне на тропе среди озими, у самой опушки. Но посланные им пули послужили нечаянным предупреждением. Я остановился, проверил, как вставлена лента, надежно ли прикреплен короб, и оттянул до конца рукоять перезаряжания. Палец застыл на спусковом крючке.

«Ушла ли она со стежки на огороды? — мелькнуло в голове. — Если мне придется стрелять, шальная пуля может догнать ее». Больше ни о чем я не успел подумать. Прямо на меня из тумана выбежал здоровенный парень в желтой кожаной курточке с проплешиной на правом плече. В руке он держал шмайсер, это для него была игрушечка, а не оружие. Лицо парня исказилось, и он легко, одной рукой, как пистолет, вскинул автомат.

Не будь я готов, он опередил бы меня. МГ — это танк в сравнении со шмайсером. Для такого ближнего и мгновенного боя он неповоротлив. Но палец уже лежал на спуске, а предохранитель был сдвинут, и я на одну секунду опередил парня.

Он наткнулся на очередь как на оглоблю. МГ ударил в упор, и парня отбросило. В тот же миг я понял, что за курточка была на парне. Еще не успев разглядеть лица бандита, я уже возненавидел его. Палец как будто припаяли горячим припоем к спусковому крючку. Это произошло само собой. Без умысла… Вот… За Абросимова! За кровавую звезду на лбу. За комиссарскую кожанку, мародерски снятую с мертвого!

Курточку разнесло в клочья. Ее на моих глазах смяло и вдавило в тело. Отлетев назад, парень ударился затылком о землю. Только тогда я прекратил стрельбу. Горько запахло пороховым дымом и гарью. Курточка тлела. Вокруг еще более плотно сомкнулся туман. Тишина постепенно возвращалась.

— Не стреляйте, то я, не стреляйте! — раздался голос Попеленко. Он опасался шальной пули. Громко топал сапожищами и орал: — То я, Попеленко, свой!

Я склонился над бандитом. Кровь залила всю грудь и продолжала хлестать. Красиво он лежал, навзничь, и крупные крестьянские руки раскинулись по обе стороны тропы. Они примяли ростки озими. На белом лице резко выделялись конопушки. Эх ты, бандюга, полицай, своей мамы сын!.. Что тебя занесло в лес?

Попеленко, тяжело дыша, с автоматом в руке и расстегнутом полушубке, из-под которого валил пар, как из-за банной двери, тоже нагнулся над парнем.

— Ты Семеренкову не встречал? — спросил я. Попеленко пропустил этот вопрос мимо ушей.

— Вот аспид! — сказал он сокрушенно. — Я думал, он уже утек! А мы его ухлопали. Вот аспид!

— Ты что, жалеешь? — спросил я.

— Ну что вы, товарищ Капелюх! — возмутился он, шумно отдуваясь после бега. — Что ж я, политически не понимаю, что к чему?..

Но на лице у «ястребка» было написано явное огорчение. Он, конечно, жалел, что парню не удалось скрыться. Кончилось у Попеленко перемирие с бандитами. Теперь и его никто не пожалеет на лесной дороге.

— Ты Семеренкову Антонину видел? — снова спросил я.

— Да не тронули вашу Антонину! — сказал он. — Стоит с ведрами возле хаты. Перепугалась небось. — Он подумал немного и снял шапку. — Да… Здоровенный парубок, — сказал он. — Теперь лежит, как ситечко, в дырках, Ох ты ж боже!

— Придется нам теперь воевать всерьез, Попеленко. Не простят нам бандюги!

Попеленко вдруг захихикал. Мелким таким нервным смешком.

— А ведь он вас убивать пришел, товарищ Капелюх! — сказал он. — Он вам все окно вышиб! Бабка будет ругаться — страсть.

Вдруг посвежело, поднялся ветерок. Туман начал подниматься с озими. Как будто кто-то занавеску за занавеской отдергивал, чтобы открыть нас всему селу. Звезды над головой угасли. Солнца еще не было видно из-за тумана, но алый столб на востоке, постепенно расширяющийся кверху, горел вовсю. Он становился ярче и ярче. Ладонь парня, откинутая в белую озимь, покрылась мелкими капельками влаги, словно вспотела. Вот ведь какое дело.

Убивать людей в такое утро!.. Кровь на кожанке начала густеть, потеки ее как бы вспухали — так зимой над родником набухает и плотнеет наледь.

— Давай за телегой, — сказал я Попеленко. — Пусть люди знают, что бандита убили… И это… — Я вспомнил Гупана. — Опознать надо. Положено.

* * *

Бабка Серафима вставляла фанерку в разбитое окно. Все, что нужно было сказать по поводу происшедшего, она уже сказала и теперь только ворчала.

— Такое цельное стекло было… Всего из трех кусочков. А он расшиб, трясця его бандитской матери!

— Ничего, нынче все с фанерками живут! — сказал я. — Дайте-ка молоток, Серафима…

Возле нашей хаты стояли любопытствующие соседи.

— Я гляжу скрозь туман, какой-то хлопец, дюжий из себя, по улице идет, рассказывал Попеленко, воодушевясь. Перемирие кончилось. Теперь «ястребок» хотел извлечь хоть какую-то выгоду из новой ситуации. Насладиться ролью героя. — Думал сначала, что товарищ Капелюх возвращается… Не! Это здоровенный бандера прет — чистый бугай… Как «фердинанд»! И что ж вы думаете? Подходит он к хате товарища Капелюха — и шасть через тынок. Прямо так ловко сиганул, как кошка.

«Бугай», «фердинанд», «кошка»… Образно рассказывал Попеленко. Может быть, его по-настоящему увлечет роль героя.

— Ну, думаю, дело неладно. Я поближе. А он, вражий сын, до окна, где товарищ Капелюх спит, притиснулся и чего-то разглядывает. Ладно, думаю, погляди-погляди, от меня не уйдешь. Тут он поднимает свой автомат и как даст в окно. Как даст! И снова через тынок — шасть!