— Да, вовсе не обязательно, — отвечаю я. — Если у вас рана в шее, вы истекаете кровью и вас волокут...

— Особенно некто с его внешностью...

— Да. Тут голоса лишишься с перепугу. Если уж на то пошло, он мог на нее и прикрикнуть.

— Хорошо. — Бергер, похоже, удовлетворена. — Откуда нам известно, что маньяк тащил Льонг за ноги?

— От волос остался след на полу — кровь размазалась, и от пальцев — она руки за голову закинула. Если вы парализованы и вас тащат за лодыжки, то руки раскинутся в стороны. Вы когда-нибудь в детстве изображали «снежных ангелов»? Ну, когда падаешь спиной в сугроб?

— Послушайте, естественной реакцией было бы схватить себя за горло, зажать рану, разве нет? — спрашивает Бергер. — А она этого сделать не может; она вообще бессильна что-либо предпринять. Зато все понимает и страшится уготованной участи. — Прокурор смолкает, чтобы придать весомости словам. Она всегда держит в уме присяжных, и, надо сказать, свою репутацию заслужила по праву. — Эти женщины испытывали неописуемые мучения, — тихо добавляет моя собеседница.

— Вне всяких сомнений. — Блуза на мне вымокла от пота, и стало зябко.

— Вы ожидали той же участи? — Она смело глядит на меня, будто вызывая на откровенность: что пронеслось у меня в мозгу в миг, когда Шандонне ворвался в дом и попробовал набросить мне на голову свое пальто? — Вы помните, о чем тогда думали? Что почувствовали? Или все случилось слишком внезапно?..

— Внезапно, — хватаюсь за мысль. — Да, очень быстро. Мгновение — и вечность. Когда мы напуганы и боремся за жизнь, ощущение времени нас покидает. Это не научный факт, а мое личное наблюдение, — добавляю я, оживляя в памяти обрывочные воспоминания.

— Значит, для Ким Льонг минуты тянулись часами, — произносит Бергер. — Видимо, гонка с Шандонне по вашей большой комнате продолжалась несколько минут. А сколько вам тогда показалось по времени? — Ее сильно занимает этот вопрос.

— Как будто... — мучительно силюсь найти подходящее определение. Сравнить не с чем. — Как миг... взмах ресниц. — Дар речи меня покинул; я стою, вспотевшая и озябшая, и смотрю в пустоту перед собой.

— Как взмах ресниц? — в легком недоумении вопрошает Бергер. — Не объясните, как это понять?

— Реальность вроде как идет рябью, словно ветер по воде. Все чувства вдруг обостряются. Ты не думаешь, есть только животный инстинкт самосохранения. Ощущаешь колебания воздуха, будто видишь их. Все как в замедленной съемке, наслаивается кадр за кадром. И ты все примечаешь, каждую мелочь, любой пустяк. Кажется, будто... хм...

— Продолжайте: кажется, будто... — помогает мне Бергер.

— Да. Ты видишь, — ищу нужные слова, — у него каждый волосок на руке — прозрачный, как хирургическая мононить, как леска. И он... вроде как счастлив.

— Счастлив? Даже так? — тихо спрашивает Бергер. — Шандонне улыбался?

— Я бы не назвала это улыбкой. Скорее радостный оскал животного при виде свежего мяса, дикий голод, вожделение, первобытное счастье. — Делаю глубокий вдох, сосредоточившись на противоположной стене, где висит календарь с заснеженным рождественским пейзажем. Бергер замерла, неподвижно сложив на столе руки. — Тут трудность не в том, чтобы заметить, а в том, чтобы не забыть, — продолжаю уже вразумительнее. — Потрясение испытываешь дикое, в голове будто переклинивает что-то, и не можешь вспомнить все в тех же подробностях. Или инстинкт самосохранения так срабатывает. Кое-что приходится забыть, выбросить из головы, чтобы не переживать вновь и вновь. Исцеляешься забвением. Как та женщина, которая решила пробежаться в Центральном парке, а на нее напали, избили, изнасиловали и бросили подыхать. К чему ей такие воспоминания? Вы же об этом случае наслышаны, — иронично добавляю я. Разумеется, Бергер сама вела расследование.

Помощник окружного прокурора поерзала в кресле.

— Но вы-то все помните, — тихо возражает она. — И видели, что Шандонне выделывает со своими жертвами. Тяжелые разрывы тканей лица, — зачитывает фрагменты из отчета о вскрытии Льонг. — Обширные осколочные переломы правой теменной кости, распространяющиеся вниз, к средней линии черепа... двустороннее субдуральное кровоизлияние... Разрыв мозговой ткани, сопровождающийся субарахноидальным кровоизлиянием... Вдавленные переломы черепа, при которых внутренняя поверхность черепа вошла в низлежащие слои мозга... Паутинные трещины... Свертывание крови...

— Спекшаяся кровь, или кровяные сгустки, обнаруженные в местах повреждений, означают, что жертва была жива как минимум шесть минут с момента нанесения удара. — Беру на себя привычную роль посредника, выступающего от лица покойного.

— Чертовски долго, — замечает Бергер; представляю, как она просит присяжных посидеть в бездействии шесть минут, чтобы стало понятно, какой это срок.

— Кости лица раздроблены, а здесь, — касаюсь фотографии, — осколки кости и разрывы кожи, нанесенные неким инструментом, оставляющим округлые вытянутые отметины.

— Бил пистолетом наотмашь.

— Да, в случае Льонг мы имеем дело именно с пистолетом. С Брэй он использовал специальный инструмент.

— Обрубочный молоток.

— Я вижу, вы неплохо информированы.

— Такая уж у меня забавная привычка.

— Он готовился к преступлениям заранее, — продолжаю я. — Не схватил что под руку подвернулось, а принес инструмент с собой. А здесь явственно отпечатались, — выбираю очередную сцену ужаса, — синяки от костяшек. Маньяк приложился кулаками. С этого ракурса видны бюстгальтер и свитер, валяющиеся на полу. Складывается впечатление, что он сорвал их голыми руками.

— На основании чего такие выводы?

— Под микроскопом заметно, что волокна тканей не разрезаны, а разорваны, — отвечаю я.

Бергер изучает общую сводку телесных повреждений.

— Да, пожалуй, я еще не встречала столько следов от укусов, нанесенных человеком. Как обезумел. Грыз до остервенения. А нет причин подозревать, что он действовал под воздействием наркотиков?

— Не могу сказать. Недостаточно информации.

— А при личной встрече как вы его нашли? — спрашивает она. — В субботу, когда на вас напал Шандонне вскоре после полуночи? И, кстати говоря, насколько я понимаю, у него был тот самый молоток. Обрубочный, если не ошибаюсь?

— Это вы хорошо сказали — остервенение. В самую точку. А насчет наркотиков не уверена... Да, с собой у него был обрубочный молоток, когда он пытался на меня напасть.

— Пытался? Будем придерживаться фактов. — Бергер устремила на меня внимательный взгляд. — Этот человек не просто попытался на вас напасть, а фактически напал. Однако вы спаслись. Вы молоток хорошо разглядели?

— Придерживаться фактов? Хорошо. Это был какой-то инструмент. Впрочем, я знаю, как выглядит обрубочный молоток.

— Что вы помните? «Взмах ресниц». — Она ссылается на мои недавние ассоциации. — Бесконечные минуты, волосы на руках мерцают на свету, как хирургическая мононить.