Отступая, греки подожгли различные объекты, а в огромной бухте стояли тридцать военных кораблей Антанты. В Смирне проживало около 300 000 греков и других христиан, и турецкий генерал Нуреддин, раздражительный, чтобы не сказать не вполне вменяемый человек, потерявший сыновей в этой войне, решил, вероятно, предотвратить повторное завоевание этой местности греками. Не-мусульманская (но и не-иудейская: в целом евреи приняли сторону националистов) часть города была полностью сожжена. Пожар длился пять дней, пока сотни тысяч беженцев теснились на набережной и в порту, ожидая помощи, которую дипломатические тонкости не позволили оказать за все это время. Этот эпизод впечатался в подсознание мира.

В любом случае националисты победили. Мустафа Кемаль вошел в город и обнаружил, что на ступенях дома губернатора для него разложен греческий флаг, чтобы он прошел по нему. Кемаль этого не сделал: рыцарство означало, что он должен уважать флаг, за который умирали люди.

Так или иначе, его войска двинулись на Константинополь, где неожиданно столкнулись с британским упрямством. Ллойд-Джордж, твердо веривший, что туркам нельзя позволить победить, отправил местному командующему телеграмму, приказывая остановить турок. Командующий, Тим Харрингтон, был человеком большого здравого смысла и человеколюбия, и в любом случае британская армия прониклась уважением к туркам: некоторые из выживших при Кут-эль-Амаре еще много лет спустя проводили свои летние отпуска со своими бывшими охранниками.

Харрингтон положил телеграмму в карман и сделал вид, что она не дошла. Затем он разумно связался с турками и согласился допустить их на европейскую сторону Босфора, а в ноябре 1922 года – в Константинополь. Султана, который боялся наихудшего, переправили на британский военный корабль и увезли с пятью его женами на Мальту.

В 1923 году в Лозанне был заключен мирный договор, зафиксировавший современные границы Турции – в 1939 году они были несколько расширены, когда Франция отдала туркам область Антакья, старую Антиохию, первоначально присоединенную к французской колонии Сирия. Затем в 1923 и 1924 годах наступили мрачные последствия войны. Ненависть между турками и греками неизбежно росла, и теперь их сосуществование едва ли было возможно. Последовал обмен населением: около полумиллиона мусульман из Греции, в том числе говоривших по-гречески, и около миллиона греков из Анатолии, многие из которых говорили только по-турецки. Было много трагедий, и это не улучшило отношений между двумя странами, хотя в Константинополе около четверти миллиона греков было позволено остаться со своим патриархом в старом районе Фанар.

Но теперь было создано отдельное национальное турецкое государство, и 29 октября 1923 года Мустафа Кемаль объявил его республикой.

Османская империя имела еще один финальный момент, и он стал знаком событий, которые произойдут много позднее. Религиозный элемент всегда оставался значим для турецкого национализма, и Кемаль Ататюрк очень внимательно следил за тем, чтобы не оттолкнуть его. Он воевал, чтобы свергнуть султана, но и здесь сделал уступку: кузену султана, Абдул-Меджиду, первоначально было позволено оставаться во дворце Долмабахче в качестве халифа всех правоверных – в любом случае республика все еще оставалась очень слабой, а это по крайней мере давало возможность для маневра.

Однако Ататюрк, как можем теперь его называть, стремился к исключению ислама из общественной жизни, и первым его шагом стало устранение халифа, который был изгнан в 1924 году вместе с более чем сотней представителей султанской династии. По этому поводу было много толков, и в 1924 году был устроен политический процесс над некоторыми уцелевшим деятелями младотурков, которые особенно возражали против конца халифата и принижения религии; другие младотурки были отправлены в ссылку. Имело место также восстание курдов, подавленное с большим трудом. И все-таки престиж Ататюрка оставался таким, что никто не мог выступить против него, и он продолжал на деле формировать однопартийное государство.

Кемаль Ататюрк стал объектом культа, его статуи стояли в каждой деревне – как статуи Ленина – и он, похоже, не возражал. Продолжается все это до сегодняшнего дня, часто к недоумению иностранцев. Но Ататюрк стоит законно: современная Турция отличается от своих примитивных соседей, в ней женщины имеют равные права с мужчинами, а вестернизация является ее конечной целью.

В 1920-х и 1930-х годах многие реформы были еще впереди. Самая большая из них касалась языка: в конце 1928 года она за месяц отменила старый османский арабско-персидский алфавит, который, без сомнения, был поэтичным, но не мог использоваться как средство для установления массовой грамотности, которой Турция достигла с латинским алфавитом. Реформа языка включала также отмену арабского или персидского словаря, и хотя это было удобно в начале 1930-х – ни один сельский турок не понимал слов из него, – позднее дело зашло слишком далеко, приведя к такому искажению языка, что студентам сегодняшнего дня приходится изучать вчерашнюю классику воспроизведенной на ультрасовременном турецком языке. Даже конституцию пришлось перевести на новый язык, а потом конституция 1924 года была восстановлена после того, как в 1950 году избрали другое правительство.

Именно в этом контексте был распущен старый университет и для нового штата набраны тысячи иностранных преподавателей. До сих пор это разделяет оценивающих те события. Возникли иностранные стили и модели в образовании, архитектуре, медицине. Анкара очень быстро была отстроена как столичный город – с новыми красивыми зданиями в стиле «Баухауз», с широкими улицами, оперой, театром, государственной библиотекой и англоязычной школой. Хотя позднее она как столица была почти затоплена сельскими мигрантами, а жители Стамбула считали и продолжают считать ее бюрократически скучной, она все еще отлично работает и является подходящим местом для молодой семьи.

Символом нововведений стало требование Ататюрка, чтобы мужчины носили шляпы, а не фески или тюрбаны; он также не любил бороды. Между двумя мировыми войнами в стране наметился значительный прогресс, но одновременно появилась и некоторая волна угодливых публикаций. Возникло много подражаний Турции – в Афганистане и в Персии, а позднее даже повторение ее опыта Насером в Египте.

Ислам в это время оказался просто вычеркнут из жизни, как и все, связанное со старым режимом – неграмотность, бессмысленный консерватизм, бесконечная трата денег на обновление святых гробниц и тому подобное. Такая расточительность была запрещена вместе с различными религиозными братствами (тарикат), существование которых обуславливалось большим весом религии в жизни общества.

Частично сохранилось только братство мевлеви, исторически гораздо более терпимое и открытое – даже просвещенный министр образования 1940-х годов, Хасан Али Юсел, который обычно обсуждал западную литературу в кафе в Тандогане возле Ангарского университета, состоял в братстве мевлеви.