– Минутка найдется? Кофейку попить.

– Для тебя – сколько угодно!

Гамильтон ведет Венди в комнату отдыха для сотрудников. Там звучит музыка, которую он определяет как «концерт Элеанор Ригби для австралийской бамбуковой флейты». Венди быстро переводит разговор на инцидент в Хэллоуин, и оказывается, что Гамильтон прекрасно помнит, что ему тогда привиделось. Хотя – странное дело – он тоже ни разу не вспоминал об этом с тех пор.

– Сначала – Техас. Какое-то шоссе, и на нем – ни души. Похоже на какой-то фантастический фильм. Стоп, подожди. Еще музыка была, что-то вроде детского хора. И пели они знаешь что? «Кольца-ленты». Потом… потом грязь, много грязи, целые потоки. И все это волной набегает на Токио. Пожар в Африке, в полях каких-то. Много-много трупов, плывущих по реке в Индии. – Глаза Гамильтона смотрят не на Венди, а словно куда-то вдаль. – А под конец – время и температура во Флориде. Может быть, округ Дэйд? Время – сплошь нули, и сто сорок градусов. Вот,

Венди сидит неподвижно. У нее шок.

– Эй, Венди, ты чего? Слушай, ну и физиономия у тебя. Словно увидела нашего последнего монстрика. Пойдем, покажу тебе кое-что из новенького.

Они возвращаются в помещение мастерской, где пахнет полиуретаном и расплавленным оргстеклом. Гамильтон подводит Венди к безголовому туловищу, у которого из шеи растет рука. Венди одобрительно кивает, но мысли ее витают где-то далеко.

Журналисты и телевизионщики постепенно разъехались, смирившись с тем, что фотографий раздобыть не удастся. Лайнус лично делает несколько черно-белых снимков Карен – крупные планы, на которых она уже с новой прической, – и из них выбирает один портрет, который отдается прессе на растерзание. Никто из родственников не дает интервью.

Тело Карен, обычно скрытое днем под бесформенным хоккейным свитером, постепенно возвращается к жизни – пальцы, кисти, предплечья, стопы, голени, колени. Ричард, Меган и специально нанятый инструктор по лечебной физкультуре долгими часами тянут, крутят, сгибают и разгибают ее несчастное, непослушное тело. Ричард помогает Карен заново учиться подписываться, и его поражает, как тяжело ей дается такой пустяк. Того округлого, с завитушечками почерка нет и в помине, вместо него – кляксы и неровные детсадовские каракули.

Лоис следит за тем, чтобы Карен съедала все, что положено. Желудок Карен, отвыкший от нормального питания, способен принимать лишь ничтожное количество сравнительно твердой пищи. Лоис, для которой смешение высокой науки и кулинарии всегда было любимым делом, с восторгом следит, как грамм за граммом увеличиваются ежедневные порции, как шаг за шагом тело Карен возвращается в нормальное состояние.

Ричард купил какое-то жутко дорогое норвежское кресло-каталку с подобной гамаку подвеской, благодаря которой пассажир – то есть Карен – может сносно передвигаться по неровным естественным поверхностям вроде лесных тропинок, куда они с Карен теперь выбираются все чаще и чаще. Туристов в это время года нет, изредка во время прогулки с ними здоровается кто-нибудь из соседей – любителей свежего воздуха; попадающиеся навстречу собаки норовят лизнуть Карен в лицо. Вне дома Карен целиком и полностью зависит от своего кресла, а главное – от Ричарда. Когда он, отдуваясь, катит ее вверх по каменистой тропинке, у нее в глазах стоят слезы. Ей так не хватает природы.

– Ричард, давай остановимся на секундочку, – говорит она. Потом переводит дыхание. – Ты только посмотри на деревья. Они такие живые, такие чистые, такие совершенные и сильные.

Свет играет на опавшей листве. Карен дрожит.

– Карен, что с тобой?

– Ричард, посмотри на меня. Я… я теперь ничто и никто. Я – чудовище, монстр, слепленный в мастерской Гамильтона и Лайнуса. Я – подросток, оказавшийся в ловушке – в теле немощной, парализованной старухи. А ведь я даже пожить толком не успела. Что со мной будет, если ты вдруг просто устанешь от этой бесконечной возни?

Ричард поднимает Карен с кресла, берет ее на руки и сажает себе на колено. Они вместе смотрят на каньон, на реку под ними, на верхушки растущих по склонам пихт. Карен успокаивается.

– Все, – говорит она, – извини. Некрасиво это было. Отстой.

– Отстой? Карен, я тебя умоляю! Где ты этого набралась? Отстой – это тинейджерское словечко.

Он вдруг замолкает, вспомнив, сколько лет – нормальных, полноценных лет – прожила Карен. Он крепче прижимает ее к себе.

– Карен, когда я слышу твой голос – словно кто-то сыплет мне на сердце груду жемчуга. Вот так.

Он легко барабанит подушечками пальцев по ее груди. Карен нравится его прикосновение, еще больше ее приводят в восторг взрывы сентиментальности у Ричарда.

Она опускает голову ему на плечо. Чтобы держать ее все время прямо, пока что еще требуется много сил. По-своему, ей даже как-то странно – ощущать такую близость с мужчиной настолько старше нее. Спроси ее, без привязки к реальности, какой парень привлек бы ее внимание, и она по-девчоночьи выбрала бы первокурсника из колледжа, крепкого, сильного, играющего в хоккей по выходным. Теперь же ей приходится радикально менять свое отношение к сексу, к самому понятию близости. А Ричард – он ведь все время рядом, они даже спят вместе, и он крепко обнимает ее. Иногда она чувствует его эрекцию и замечает, как он молча, стеснительно отодвигается, притворяясь, что спит. Но и во сне он напряжен и, уже не контролируя себя, только плотнее прижимается к ее ногам. Она сама себе удивляется: оказывается, ей это приятно, она ждет этих моментов, но представить себя снова занимающейся любовью – это ей пока не по силам. Она даже не решилась спросить у Венди насчет того, что думает по этому поводу медицина, но, по всей видимости, в ближайшее время такой разговор должен состояться.

Ричард влюблен в Карен, она в него, но связь, существующая между ними, должна или перерасти во что-то большее, или погибнуть. Карен злится – похоже, что ей больше не суждено быть с Ричардом – так, как тогда, на склоне.

Ричард ловит себя на том, что хочет Карен, и ощущает себя при этом извращенцем. Ему тоже стыдно попросить у кого-нибудь совета. Сколько раз уже он возбуждался по ночам, лежа рядом с Карен! Лоис и Джордж знают, что они спят вместе, они признают целительный эффект соприкосновения двух тел. Но сколько это сможет так продолжаться? Что скажет Карен, если он предложит ей?… Что она подумает? Извращенец!

– Ричард, ты помнишь – тогда, на горе?…

– Конечно.

– Я тоже. – Карен чуть поворачивает голову, чтобы лучше слышать шум реки. – Это ведь я тебя тогда в это дело втянула. Мне приспичило.

– Я вроде как тоже не возражал.

– Я знаешь чего боялась? А вдруг ты подумаешь, что я шлюха?

– Чего не подумал, того не подумал.

– Тебе смешно, а я действительно переживала. Мне и в глаза-то тебе было стыдно смотреть. Потом этот подъемник, потом машина, эта вечеринка дурацкая. Потом мне стало плохо. Мне и сейчас очень плохо.