С Борисом же у них вышла просто-таки несовместимость. Странно, что и тот в присутствии этого пса, которого даже не хотел называть по имени (Грей), чувствовал себя как-то не в своей тарелке, чего у него никогда и ни с кем не бывало. Короче, раздражал пес, а в и без того нервном состоянии Бориса это вовсе лишнее. Пес ли в том виноват, состояние ли, нелады ли с Анной, но загородный дом для Бориса, похоже, потерял свою привлекательность – неуютно ему в нем было, и появлялся он здесь все реже, ссылаясь на занятость или ни на что не ссылаясь, а наведавшись, проводил некоторое время в своем кабинете и потом торопился вновь исчезнуть.

В один из таких краткосрочных приездов Борис с Анной (ее предложение) и всей собачьей командой вышли, несмотря на довольно поздний вечер (смеркалось), в ближний лес – прогуляться, как в лучшие времена. Да и погода славная – ранняя осень, воздух прозрачен и свеж, листьями палыми пахнет.

Собаки радостно устремились на простор и лишь время от времени подбегали к хозяевам – удостовериться, что те на месте и никто не потерялся.

Разговор тем не менее не клеился. Борис резко отвечал на самые обычные вопросы Анны, словно она досаждала ему, а когда та стала упрекать его в холодности и недоброжелательности, сказал, что слишком устал и не намерен сейчас выяснять отношения – будет лучше, если они молча послушают шуршание листьев.

– Нет, не лучше, – возразила Анна. – Нельзя же делать вид, словно ничего не происходит, это уже невыносимо.

– Чего ты от меня добиваешься? – спросил Борис.

– Я уеду, – сказала Анна.– Уеду отсюда, я не хочу здесь больше оставаться.

– Хорошо, ты уедешь, и что дальше? Куда ты денешь всех этих лопоухих? – поинтересовался Борис.

– Можешь нанять человека, – сказала Анна. – Я не обязана работать прислужницей. Я хочу жить нормальной жизнью.

– Что ты называешь нормальной жизнью? – спросил Борис.

– Да, нормальной, нормальной!.. – повторила Анна и заплакала.

– Ты же знаешь, что никуда не уедешь, ты не бросишь их, – нервно сказал Борис и протянул к Анне руку, чтобы приобнять ее и, не исключено, даже утешить (ему вдруг стало жаль ее), но жена резко отпрянула, словно он собирался ее ударить, и плач перешел в рыдания.

– Уеду, уеду, – повторяла она сквозь всхлипы.

Борис снова протянул руку, неловко…

И тут (крещендо) в сгустившихся сумерках, подобно электрическому разряду, – длинная тень, ткнулась тупо в Бориса, от неожиданности (или от удара) он оступился, провалился в темноту, в траву, в бездну, а дальше и еще тени, и вовсе невообразимое, хруст веток (или чего?), глухое свирепое рычание и сопение…

Невозможный такой, противный здравому смыслу, а также всему доброму и вечному финал.

Когда живешь в центре, любой район за пределами, скажем, Садового кольца уже начинает казаться не просто далеким, но и загадочным, как лес или другой город. Выходишь из метро в конце какой-нибудь, скажем, «красной» или «зеленой» ветки и обнаруживаешь, что действительно будто бы неведомо где. Вроде и дома те же да не те. Москва – чисто условно. Белые современные строения, не сказать, чтоб слишком красивые, немереные пространства, деревьев и прочей растительности почти нет, даже машин мало и солнце над головой – яростное.

Ощущение, что место – посередь пустыни, а вовсе не на семи холмах. И как в пустыне солнце здесь белое, и дома тоже кажутся особенно белыми, может, пока еще от новизны, не задымленные. И людей почему-то мало – то ли все на работе, а работа в центре, то ли еще где…

Разве что вечером забурлит, заклубится жизнь – народ начнет возвращаться, поток из метро…

А днем почти никого, редкий прохожий встретится на огромных просторах. Магазины, однако, открыты, продавщицы скучают, смотрят на белое солнце и белые дома, стоя возле дверей (внутри душно), на сероватые от пыли чахлые кустики и, возможно, им кажется, что где-то совсем неподалеку лениво плещется и вздыхает море, и вот-вот долетит оттуда легкий бриз, принесет йодистые запахи водорослей.

Только ветерок, увы, приносит лишь тучу пыли, рассеивая мимолетное бирюзовое (о море в Гаграх!) видение, и тогда начинает мерещиться за домами вовсе не море, а совсем противоположное – пустыня, зыблющиеся барханы, раскаленный добела струящийся песок.

Море – хорошо, пустыня – плохо.

Странно, но кажется, что и люди здесь какие-то другие. В движениях смуглых продавщиц томная замедленность, девушки сладко потягиваются, поднимая руки и выставляя на ничейное обозрение крепкие груди, расчесывают длинные волнистые волосы, подкрашивают глаза или губы, нехотя перебрасываются словами.

Также медлительны и редкие покупатели – они словно задремывают перед витриной, тупо вглядываясь в выставленный там вполне обычный ассортимент продуктов, и кажется, что попали они сюда случайно, забрели от нечего делать – вот так постоять-поглазеть, имитируя процесс выбора. Но даже если и покупают что-то, то купля-продажа происходит все в том же замирающем режиме – вроде как ничего и не надо.

Нет, это не Москва.

Оказавшись в этом районе, Гарик чувствует себя не совсем в своей тарелке, как если бы действительно попал в другой город. Он беспокойно оглядывается по сторонам, с удивлением взирая на все эти белые дома и светящуюся даль за ними, заслоняется ладонью от летящей в лицо пыли. Он поправляет темные очки, чтобы белое солнце не слепило глаза, а песчаные кристаллики не засоряли их. С этим новым необжитым (им, Гариком) пространством что-то надо немедленно делать, чтобы пустыня не поглотила случайного путника, каковым он себя ощущает здесь.

Собственно, это могла быть даже и какая-то другая планета – словно из лемовских фантастических романов, Марс там или иная, и там бы тоже время текло по-другому и клубились пылевые смерчи.

Веселое и тоскливое чувство потерянности обычно подступает к горлу Гарика, когда тот попадает в новое место. Поэтому он просто не может не познакомиться с какой-нибудь его миловидной обитательницей. Это не столько хобби или охотничий донжуанский инстинкт, как может показаться, сколько психологическая необходимость. Другой город должен быть как-то приручен, а что для этого лучше всего? Разумеется, обзавестись здесь новым знакомством, с девушкой или женщиной – верное средство для адаптации и познания нового места.

Да, девушки для Гарика – вроде спасительной бухты или лоцмана в этом незнакомом волнующемся или, напротив, штилевом море. Появление на горизонте симпатичной аборигенши воспринимается им с надеждой и трепетом, как обещание если не спасения, то самообретения.

Дело в том, что в новом для него месте Гарик перестает чувствовать себя самим собой, у него самопроизвольно зарождаются совершенно нелепые вопросы вроде: зачем он здесь и что это за чудное место, куда занесло его Бог весть какими путями (даже если у него в сумке командировочный лист или бумага, которую ему надо передать в некую контору (по работе Гарику приходится заниматься и этим). Так что ему срочно нужно подтверждение, что он – это именно он, а не кто-то другой.