Они помолчали.

— Слушай, а как ты так легко о с… об этом говоришь? — все же решился спросить Яша.

— Поживи пару месяцев с моей мамой, и не так запоешь, — снисходительно улыбнулась Яра.

— А можно еще один очень личный вопрос?

— Попробуй.

— Ты уже год замужем за Гришей, а у вас нет детей. Не получается?

Яра в ужасе округлила глаза.

— Сплюнь, а! Какие дети? Мне двадцать четыре. Спасибо, я на вас нагляделась.

— И Гриша не против?

— А вот здесь, Яш, и правда начинаются отличия вашего мира от нашего. Ребенок — это решение двух взрослых людей, которые к этому готовы. А Гриша меня любит, и не станет настаивать, пока я не готова.

— То есть так можно? Жить в браке и без детей? И никто не…

— Ну не то чтобы совсем "не". На живот мой смотрят все и постоянно. И от вопросов папы о том, когда я уже рожу ему внуков, я скоро взлечу в воздух. Как будто бы у него вас нет. Нет же, надо от каждого по кому-нибудь. Но это все равно остается нашим личным с Гришей делом. Как и все остальные вопросы, которые касаются только нас двоих. Вот и все. И если честно, то меня пока моя работа больше интересует.

— А что ты делаешь на работе? — спросил Яков, осознав, что ни разу до сего момента не интересовался этим. Наверное, потому что раньше даже не предполагал, чем женщины в этом мире могут заниматься отнюдь не тем же, чем в его.

Яра обвела рукой комнату.

— Примерно вот это. Оформляю пространство. Только не в квартирах, а в магазинах, например. Сейчас, правда, больше работаю с витринами. Кстати, та, что ты видел в булочной — это мое творение. Подсела на их выпечку, пока оформляли, теперь только туда хожу.

— Витрина… Подсела…

Иногда Якову начинало казаться, что он тонет в тёмных водах слов, которые не знает.

— Подсела — это… Ну… Так нравится, что уже без них не могу. А витрина — это место за окном магазина, — подсказала Яра, и он с изумлением понял, о чем она говорила.

— Подожди… Вот это все, что там в окне было — это все ты повесила и разложила?

Яра смущенно улыбнулась.

— Ну, это далеко не лучшее, что я делала…

— А как увидеть другое?

Она распрямилась и лицо ее просияло тем, что в этом мире называли энтузиазмом, и принесла то, что назвала ноутбуком. И показала ему свои работы. В результате, когда Яша опомнился от восторга и поинтересовался временем, выяснилось, что он уже давно должен был быть в общежитии.

***

К своей комнате Яша подошел задыхающийся и взмыленный. Он бежал от самой остановки и лишь перед входом в общежитие позволил себе перейти на шаг, чтобы перевести дыхание и постараться не вызвать лишних вопросов. По пути пытался придумать оправдание, но ничего подходящего в голову так и не пришло, и он решил, что разберется по ходу дела. Разговор с Ярой вселил в него уверенность. Она не сочла его переживания пустыми. И подтвердила, что он не одинок в своих желаниях. В этой ситуации могла быть права не только Злата. И у него было право отстаивать свою позицию.

В общем, он не сошел с ума и далеко не все правила оказались ошибочными.

И у него был план.

Потому что поговорить — это ведь тоже план, да?

Вооруженный всем этим, Яков открыл ключом дверь и поспешно вошел внутрь. И замер на пороге.

Злата спала на его постели. На неразложенной. В одежде. Уткнувшись носом в его подушку, которую, видимо, специально достала из-под покрывала.

Яков поспешно прикрыл рот рукой: собственное дыхание показалось ему достаточно громким, чтобы разбудить ее. Потом очень-очень осторожно, стараясь не произвести ни звука, закрыл дверь на защелку, разулся и тихо-тихо подкрался к кровати, ощущая себя так, будто приближается к дикому зверю. Дядька как-то раз водил его смотреть на медведицу с медвежатами. Мохнатые малыши резвились всего в десятке саженей от них, а медведица недовольно косила глазом на непрошенных зрителей, ворчала, но бросаться не спешила. Дядьку уважали не только люди, но и звери. А может быть, и наоборот. А Яков запомнил испытанное тогда ощущение восторга, перемешанного со страхом. Одного удара медвежьей лапой хватило бы, чтобы вспороть ему грудь или проломить череп. И он старался не дышать… Прямо как сейчас.

Он опустился на колени и всмотрелся в лицо Златы. А может притворяется?

Но, кажется, она все-таки и правда спала.

Несколько раз он просил ее остаться на ночь, но она всегда находила повод не делать этого. Она все время куда-то бежала, а ему так хотелось порой остановить ее, просто смотреть на нее, просто обнимать, просто…

Яра спросила, как долго он согласен терпеть. И вот сейчас, глядя на Злату, Яков понял, что больше так продолжаться действительно не может. Либо они будут встречаться по-настоящему, либо их встречи прекратятся совсем. Раз уж здесь такие правила, то играть по ним может не только Злата, но и он. Вряд ли он когда-нибудь сможет ее забыть. Но зато так сможет не возненавидеть.

Но пока они еще не поговорили, не решили все окончательно — а как бы ему не хотелось верить, что решение будет в его пользу, получалось слабо, — он мог, наконец, просто насладиться ее близостью. Наедине. В тишине.

Очень хотелось дотронуться, погладить по щеке. Но Яков не стал рисковать. Разбудит ведь.

Оставалось лишь смотреть. Что ж, в свете всего — тоже немало.

А во сне Злата выглядела иначе. Неожиданно уязвимой в противовес своей обычной холодности и неприступности. Черты стали мягче. Куда-то исчезла их почти идеальная, невозможная в природе симметричность, но одновременно с этим в выражении ее лица появилось нечто болезненное, усталое, едва ли не изнуренное. Он видел такое в зеркале порой, когда мучился болью в спине. Теперь Злата выглядела почти слабой. Впрочем, нет, без почти. Она выглядела беззащитной. Ранимой. И Яков вдруг осознал, что перед ним тот самый фантом, за которым он гонялся все это время. Который мерещился ему порой в ней. И который он уже было окончательно списал на разыгравшееся воображение.

Так есть или нет? Какая Злата — настоящая?

— Я бы очень хотел, чтобы все было по-другому, — шепнул он. — Может