Тук, тук, тук. На кухне…

Эстер взяла стоявшую у камина в гостиной кочергу и медленно приоткрыла дверь в кухню.

Там было как в холодильнике. Окно со стуком болталось на ветру. Должно быть, открыто уже несколько часов.

Сначала Эстер почувствовала облегчение, но только до тех пор, пока она не попыталась закрыть окно. Тут она обнаружила, что подзаржавевший шпингалет вырван с корнем. Расщеплена и часть деревянной рамы.

Стоя на холоду, она раздумывала над случившимся и быстро нашла единственно правдоподобное объяснение. Вышедший из-за дома брюнет, когда она вернулась из церкви, очевидно, был занят взломом.

Они сказали, что ей не о чем беспокоиться. Но если так, то зачем они собирались вломиться в дом?

Эстер, вздрогнув, плотнее закуталась в платок.

— О, Клэр, — произнесла она вслух, — глупая девчонка, что же ты все-таки наделала?

С помощью светомаскировочной ленты она попыталась закрепить раму. Потом, все еще с кочергой в руках, вернулась наверх и вошла в комнату Клэр. С кровати свисала чернобурка, уставив на нее стеклянные глаза и оскалив острые зубы. Эстер по привычке аккуратно свернула ее и положила на полку, где она обычно обитала. Комната, с ее расточительным обилием цвета, материи и запахов, до такой степени соответствовала характеру Клэр, что даже теперь, когда Клэр здесь не было, пусть слабо, как последние колебания камертона, но все еще, казалось, отзывалась ее присутствием… Клэр, со смехом примеряющая какой-нибудь смешной наряд, спрашивает Эстер, что та думает, а Эстер, подобно старшей сестре, делает вид, что неодобрительно хмурится. Клэр, переменчивая как подросток, лежа животом на кровати, листает довоенный номер журнала «Тэтлер». Клэр расчесывает волосы Эстер (если их распустить, они падают почти до пояса) медленными сладостными движениями щетки, от которых у Эстер слабеют руки и ноги. Клэр подкрашивает Эстер своей косметикой, наряжает ее как куклу и, отойдя назад, восклицает в притворном удивлении: «Ой, дорогая, ты прямо красавица! » Длинноногая, как бегунья, Клэр, на которой нет ничего кроме белых шелковых трусиков и нитки жемчуга, что-то ищет, мечется по комнате и, заметив, что Эстер украдкой разглядывает ее в зеркало, ловит ее взгляд, на мгновение замирая, выставив вперед бедра и раскинув руки, с полуманящей, полунасмешливой улыбкой, а потом вновь несется по комнате…

И в этот холодный светлый день отдохновения и молитв Эстер Уоллес, дочь священника, прислонившись к стене, закрывает глаза и стыдливо зажимает руку между ног.

Через мгновение на кухне снова раздается стук и ей кажется, что сердце вот-вот разорвется от страха. Она бежит в свою комнату, преследуемая нудным завыванием викария церкви святой Марии, а может, это голос ее отца, читающего из Книги притч Соломона:

«… ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее; но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый; ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней… »

6

Впервые более чем за месяц у Тома Джерихо совсем не оставалось свободного времени.

Он должен был контролировать размножение кодовой тетради. Как полагается, было отпечатано и проштамповано «Совершенно секретно» пять машинописных копий. Требовалось проверить каждую строчку, потому что единственная ошибка вместо успешной расшифровки означала бы много дней бесплодной работы. Нужно было проинструктировать контролеров радиоперехватов. Разослать по телетайпу указания дежурным офицерам всех работавших на восьмой барак постов прослушивания: от Турсо, прилепившегося к скале на северной оконечности Шотландии, до Сент-Ерт близ Лэндз-Енд на самом краю Корнуолла. Указания простые: сосредоточить все силы на известных радиочастотах находящихся в Атлантике подводных лодок, отменить все отпуска, привлечь, если надо, всех больных и увечных и обратить особое внимание на короткие вспышки морзянки, начинающиеся с открытой «Е» — точка-точка-тире-точка-точка — немецкого кода, освобождающего волновой диапазон для сообщений о контактах с конвоями. Ни одного такого сигнала не должно быть упущено, понятно? Ни одного.

Чтобы вернуть навыки скорой расшифровки, Джерихо взял в регистратуре трехмесячную подборку и в тот день, сидя в Большой комнате на своем старом месте у окна, проверил с помощью логарифмической линейки то, что уже знал заранее: семнадцать сообщений о контактах с конвоями, полученных в пределах двадцати четырех часов, дадут восемьдесят пять расшифрованных знаков, и это может — при условии должного процента везения у криптоаналитиков — открыть доступ в Акулу, если они получат по меньшей мере десяток машин, которые будут попеременно работать на протяжении минимум тридцати шести часов…

И все это время он неотрывно думал о Клэр.

Здесь он практически мало что мог сделать. Ему удалось дважды сбегать в телефонную будку и позвонить ее отцу: один раз когда все отправились обедать, а он, не дойдя до ворот, незаметно отстал; второй раз к концу дня, под предлогом, что хочет немного размяться. Оба раза его соединяли, но никто не отвечал. Им все больше овладевал страх, усугублявшийся ощущением бессилия. Вернуться в третий барак не представлялось никакой возможности. Еще раз проверить ее дом не было времени. Надо бы сходить в гостиницу и забрать радиоперехваты, спрятанные за картиной на каминной доске, — разве не безумие? — но быстрее чем минут за двадцать не обернуться, да и повода отлучиться нет.

В конечном счете ближе к восьми часам удалось уйти. Проходя Большую комнату, Логи задержался у стола Джерихо и сказал, чтобы он, бога ради, шел в свою нору и хоть немного отдохнул.

— Тебе здесь больше нечего делать, старина, кроме как ждать. Думаю, всем нам придется попотеть завтра примерно в это же время.

Джерихо с радостью потянулся за пальто.

— Говорил со Скиннером?

— О намеченном плане. Не о тебе. Он не спрашивал, а я, конечно, не стал затевать разговор.

— Уж не собираешься ли ты соврать, что он забыл? Логи пожал плечами.

— Кажется, у него голова занята еще какой-то неприятностью.

— Что это за неприятность? Но Логи зашагал прочь.

— До утра. Постарайся выспаться.

Джерихо сдал радиоперехваты Акулы и вышел на улицу. Мартовское солнце, которое и днем едва поднималось выше деревьев, спряталось за особняк, оставив на краю темно-синего неба блекнущую желтовато-оранжевую полоску. Луна уже взошла. Вдали слышался гул множества бомбардировщиков, которые выстраивались для ночного налета на Германию. Джерихо в немом изумлении огляделся вокруг. Диск луны над неподвижным озером, пламя заката на горизонте — необычайное сочетание оттенков света и символов, чуть ли не зловещее знамение. Это зрелище настолько завладело его вниманием, что он чуть было не прошел мимо пустой телефонной будки.

Попробовать в последний раз? Он посмотрел на луну. Почему бы и нет?

Кенсингтонский номер не отвечал, и Джерихо вдруг решил позвонить в Форин Оффис. Телефонистка соединила его с дежурным, и он спросил Эдварда Ромилли.