– Что же такого важного случилось, что потребовалось караулить меня в кабинете в такой час?

– Мне пятнадцать.

– Я в курсе. Вообще-то я присутствовал при родах. – Он отсалютовал мне стаканом и отхлебнул виски.

– Значит, все эти меры, о которых ты говорил сегодня, касаются и меня.

– И это мне известно. Но твой день рождения всего через пару недель.

– Не в этом дело. Как ты мог всю вину возложить на нас?

– «Нас» – это кого?

– Моих ровесников и тех, кто младше.

– Выводы сделаны на основе расследования. И, разумеется, лично тебя это никак не касается, Саманта.

– Я почувствовала себя преступницей.

– Не передергивай.

– А что по поводу того, что касается лично меня?

– О чем речь?

– Сегодня меня привезли домой.

– Я этого не знал. Но за твою безопасность отвечает охрана, не думаю, что они решили отвезти тебя раньше без причины.

– Ха. А что насчет того, что они следят за мной, ходят по пятам?

– О чем ты?

Неужели он и правда не знал?

– Агент Коулсон следовал за мной по пятам, когда я ходила по магазинам с подругами, – а ведь до этого место зачистили, так зачем же он ходил за мной?

Папа пожал плечами.

– Наверное, решил, что есть риск и нужно за тобой приглядывать.

– Если так, то зачем прятаться? Будто за мной шпионят.

– Очевидно они решили, что так лучше для твоей безопасности. Никто не шпионит за тобой, Саманта. Что с тобой сегодня?

Неужели все мои подозрения действительно беспочвенны? Извинения уже готовы сорваться с языка, но я тут же на себя разозлилась.

– Я просто хочу жить собственной жизнью.

– А я хочу, чтобы ты была в безопасности.

– Не нужно меня постоянно стеречь!

– Ты не знаешь мир так, как знаю его я, Саманта. Девушкам вроде тебя и Авы, да и мальчикам тоже, сейчас приходится иметь дело с ужасной неопределенностью. Стоит оказаться не в том месте, сделать один неверный шаг – и последствия могут быть самыми непредсказуемыми.

– Ава тут вообще при чем? И ей уже семнадцать.

– Не важно. Кто-то должен за ней приглядывать.

Почему он вдруг упомянул Аву?

– Ава получила повышенную стипендию и поэтому переехала в пансион. – Он не отвечает, но тут меня озаряет: – Школа тут ни при чем, правда? Это сделал ты.

– Можешь не благодарить.

– Но, пап… почему ты даже не спросил и ничего не сказал?

– Кто-то должен за ней приглядывать. И за тобой тоже.

Приглядывать за ней? Но действительно ли это делается ради самой Авы? По какой-то причине он не захотел оставлять ее в нашей доме, поэтому потянул за ниточки. Может быть, она и сама этого хотела, но кто дал папе право решать за других людей, не спросив их мнения?

Так он всегда поступал со мной.

Я смотрю в его глаза и вижу неприятное отражение. Беспомощная девочка, не способная принимать решения или позаботиться о себе.

Он ошибается.

Я поднялась, прошла к двери. Первое решение. Захлопнула дверь за собой – второе.

Я вернулась в комнату, каждый шаг – это только мой выбор. Я больше не стану делать то, что он хочет.

Открыв дверь в комнату, я столкнулась с темнотой. Кажется, я оставляла свет включенным.

Я щелкнула выключателем и закрыла дверь. Но не успела сделать и пары шагов, когда заметила кое-что.

На столе лежит мой пропавший телефон.

Я замерла как вкопанная, волосы зашевелились на затылке. Как он сюда попал? Едва дыша я торопливо огляделась, проверила шкафы, занавески – все укромные уголки.

Никого.

Я заперла дверь.

Откуда телефон взялся на столе? И никакой записки – если бы его нашли и принесли в комнату, то обязательно бы оставили записку. И совершенно непонятно, как он тут вообще оказался.

По крайней мере, завтра будет что сдавать.

Я включила телефон и убедилась, что договор на связь тоже аннулирован. Нет сети.

Я зашла в альбом, чтобы удалить фотографии…

Но их не оказалось. Удалены.

Исчезли вообще все фотографии, а не только последние.

Растворились.

А раз аккаунт заблокирован, то и в облаке ничего не сохранилось.

Я села на кровать и закуталась в одеяло.

Новое правительство, новые меры. Пропавшие журналисты. Жестокий ответ на протесты. Виселица. А теперь и телефон вернулся, но без фотографий, которые показывали без прикрас жестокость полиции, армии и лордеров.

А по другую сторону Лукас со своим вопросом.

Все эти события сбивали меня с толку, но теперь все прояснилось. Больше не нужно проводить границы, решать, что хорошо, а что плохо. Я уже и так знаю.

В любом случае в этом деле с Лукасом нужно идти до конца. Кто-то – Коулсон? – брал мой телефон, видел фотографии, удалил их. Я уже завязла по уши.

Я взяла планшет. Разумеется, сим-карта уже не работает, но я могу использовать вай-фай.

Я пишу Лукасу всего одно-единственное слово.

Да.

Первым делом утром в понедельник проводится общешкольное собрание, обычно такое бывает только в начале и конце учебного года. В холле яблоку негде упасть.

Присутствуют здесь и правительственные агенты в серых костюмах, но они молчат. Говорит только директор, но она будто читает заготовленную речь, а я никогда прежде не видела, чтобы она так делала.

Она запинается – явно писала речь не сама. Наверное, ей передали уже заготовленные слова и велели прочитать перед всеми.

Она кратко изложила новые правила для учениц, не достигших шестнадцати лет, и рассказала о других изменениях, коснувшихся старшеклассниц, в том числе и меня. Сегодня нам выдадут новые удостоверения, которые придется постоянно носить на шее: красные достанутся тем, кто младше шестнадцати, а синие – тем, кто старше. Отличников, кому уже исполнилось восемнадцать, это не коснется.

Агенты в серых костюмах, кажется, вовсе не слушают. Изучающими взглядами они скользят по лицам собравшихся. То и дело один из них спрашивает что-то у заместителя директора, которая стоит неподалеку. Она отвечает, и он делает пометки. Как будто записывает имена.

В комнате набилось полно народу, но стоит тишина, только звучит голос директора. Раздается кашель, и он кажется оглушительным.

Наконец мы разбиваемся по классам и шеренгой тянемся к выходу. В дверях младшие сдают телефоны, их имена сверяют со списком, так что приходится ждать.