Заручившись поддержкой прихода, Гардинер обратился к адвокату, чтобы возбудить дело о клевете, но затем, к сожалению, остановил процесс. Он объяснил свое решение нежеланием нести дополнительные расходы, поскольку Райт и Скиннер бедны. К тому же, по зрелом размышлении, мастер счел Роуз Харсент недостаточно «сильной» для того, чтобы пройти через мучительные процедуры дачи показаний в суде и перекрестных допросов. Вне зависимости от исхода процесса участие в нем нанесло бы непоправимый ущерб репутации девушки. Как бы то ни было, отказавшись давать делу ход, Гардинер очень повредил себе в глазах общины. Многим показалось, будто таким образом он косвенно признал свою вину.

Его жена Джорджина не верила сплетням. Она говорила, что тот вечер, когда мужа якобы застали в Докторской часовне с Роуз Харсент, он провел дома. Девушка же, посещавшая одну с ними церковь, была и остается другом семьи. Правдивость заверений миссис Гардинер никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть. Тем не менее злые языки поговаривали, будто она просто пытается защитить своего мужа, себя и своих шестерых детей. Как и следовало ожидать, Гардинер стал первым подозреваемым в деле об убийстве Роуз Харсент. Вдобавок стали открываться многочисленные «свидетельства», относящиеся к прошлогоднему скандалу.

Я вспомнил о надписи на этикетке, которую Холмс заметил на валявшемся возле тела осколке. Как объяснила миссис Гардинер, в склянке было камфарное масло: она дала его Роуз, чтобы та лечила больное горло. Вне сомнения, затем туда налили керосин и с его помощью убийца хотел поджечь дом.

Методистский священник Генри Рауз заявил о том, что через несколько недель после скандала видел, как Гардинер шел вместе с Роуз из Сибтона в Пизенхолл, и послал ему письменное предостережение. Но по причинам, которых пастырь, увы, не смог объяснить, оно было без подписи, а почерк принадлежал миссис Рауз. Как выяснилось впоследствии, старик распускал сплетни и рассылал анонимки и прежде, в другом селении, откуда его быстро выгнали.

Сам Гардинер теперь признался в том, что дважды писал Роуз, но публичное прочтение не выявило ничего, кроме вполне невинных отчетов о мерах, принятых для острастки клеветников. Наиболее компрометирующим оказалось другое послание. Считали, что его автором тоже является Гардинер. Оно было получено Роуз по почте незадолго до смерти: анонимный возлюбленный назначал девушке свидание и просил ее в десять часов вечера поставить на окно спальни зажженную свечу. Если сигнал означал отсутствие препятствий, то убийца вполне мог в полночь без свидетелей пробраться с заднего хода на кухню, где затем и нашли труп. Как заключил знаменитый судебный эксперт Томас Геррин, и сама записка, и адрес на конверте были написаны рукой Гардинера. Однако двое скромных банковских служащих, занимающихся проверкой подлинности подписей, под присягой заявили, что не признают почерка подозреваемого. Казалось, расследование зашло в тупик.

Преступление было отвратительно, но мы с Холмсом, к счастью, могли держаться от этого дела в стороне. Однако новости так или иначе до нас доходили, и я не удивился, когда заголовки газет сообщили об аресте Уильяма Гардинера по подозрению в убийстве молодой женщины. Все улики, какие только имелись, указывали на него. Сыщик говорил об этом мало или не упоминал вовсе, всецело сосредоточившись на изучении древностей Суффолка.

Правда, в субботу, незадолго до возвращения в Лондон, Холмс предложил мне проехать на поезде до побережья и подышать свежим морским воздухом. Мы решили отправиться в Грейт-Ярмут — довольно приятное местечко, хотя и чересчур людное, на мой взгляд. Курортная суета не слишком бы нас смутила, если бы мы не увидели на променаде кричащий плакат — он призывал отдыхающих полюбоваться сценой под названием «Страшное убийство в Пизенхолле». Со смерти бедной Роуз Харсент не прошло и недели, а предполагаемого преступника арестовали всего лишь несколько дней назад, но какой-то мерзавец уже нашел способ извлечь выгоду из чужого несчастья, устроив в парусиновом шатре на набережной выставку восковых фигур. Очевидно, он ничего не слыхал о законах, предусматривающих наказание за неуважение к суду, и о презумпции невиновности.

Холмс решил посетить этот балаган, как бы омерзительно тот ни выглядел. Разумеется, обстановка и действующие лица не имели ни малейшего сходства с действительностью. Мы увидели восковую Роуз Харсент и воскового же Уильяма Гардинера, перерезающего ей горло. С помощью этой картины хозяин рассчитывал содрать денежки с праздношатающихся зевак и любителей кровавых историй. Холмс и я застыли в молчаливом негодовании. Утешало лишь то, что полиция уже уведомлена и несколькими часами ранее устроителя выставки препроводили в участок.

Покинув шатер и пройдя несколько ярдов вдоль берега моря, мой друг повернулся ко мне.

— Если я не заблуждаюсь, Ватсон, мы с вами еще услышим об этом отвратительном кровопролитии, — сказал он. — Пока мы знаем слишком мало, чтобы делать выводы. Но как чудовищно люди заблуждаются, полагая, что скандал поможет добраться до истины! Ведь в действительности шумиха лишь запутывает следы. Уильям Гардинер должен благодарить свою счастливую звезду за то, что на прекрасной земле графства Суффолк не действует суд Линча.

2

Я не знал, почему мой друг был так уверен, что случай в Пизенхолле напомнит нам о себе. Процесс над Уильямом Гардинером по обвинению в убийстве Роуз Харсент поручили судье Грэнтему и суффолкской выездной коллегии присяжных. Заседание должно было проходить в Ипсвиче, и ни Холмса, ни меня не пригласили выступать свидетелями со стороны защиты или обвинения. Пока шло расследование, никто даже не пожелал записать моих показаний как эксперта-медика: свидетельство доктора Лэя сочли вполне достаточным. Я уже привык к мысли, что те страшные события остались в прошлом, однако шесть месяцев спустя, промозглым ноябрьским утром после завтрака на Бейкер-стрит, Холмс сказал мне следующее:

— Надеюсь, Ватсон, в ближайшие несколько часов у вас нет неотложных дел? Мне предстоит принять посетителя, и ваше присутствие было бы весьма полезно.

— Разве кто-то назначил вам встречу? Я считал, что сегодня вы свободны…

— Встречу мне никто не назначал. Я не знаком с тем джентльменом, который скоро придет с визитом.

— Да кто же он такой, черт возьми, если собирается явиться без приглашения?

— Его зовут мистер Эрнест Уайлд, он автор либретто к нашумевшей оперетте «Помощь» и сборника стихов «Лампа судьбы», который все очень хвалят.

— Дорогой Холмс, с чего вы взяли, будто этот либреттист и рифмоплет, коего мы оба не имеем чести знать, удостоит нас своим внезапным посещением?

— Оттого, Ватсон, что мистер Эрнест Уайлд, кроме прочего, адвокат юридической коллегии «Иннер Темпл», — с усмешкой ответил мой друг. — В деле об убийстве Роуз Харсент он выступает защитником Уильяма Гардинера. Похоже, из Уайлда может выйти второй Маршалл Холл: он уже выступал на тридцати процессах и помог двадцати семи клиентам избежать виселицы.

Услышав о столь выдающихся успехах, я выразил восхищение талантом молодого адвоката.

— Разумеется, оправдательный приговор не был вынесен во всех двадцати семи случаях, — пояснил Холмс, — но Уайлд, по крайней мере, добивался замены обвинения в преднамеренном убийстве обвинением в убийстве непредумышленном, и у подзащитного появлялась надежда. Такое начало адвокатской карьеры обычно называют многообещающим.