Я посмотрела на Анарена — тот кивнул и вдруг улыбнулся так, словно понял, что внутри. Тогда и я поняла — и мой страх сменился радостью, которая окатила меня соленой морской волной.

Вскрыв пакет, я увидела дорогую гербовую бумагу — на такой заключали договоры в королевстве, и «Геллерт и Маркони» как раз и прислали мне такой договор.

— Они прочли мою рукопись, — прошептала я, не узнавая своего голоса. Золотистый лист сопроводительного письма трясся в пальцах. — И прислали договор на издание. И хотят все книги, которые я уже написала…

В следующий миг я разрыдалась так, что Анарен обнял меня и заговорил что-то неразборчивое и ласковое — то, что говорят плачущим детям, пытаясь успокоить их. А я уткнулась лицом в его плечо, плакала, и в голове плавала лишь одна мысль:

«Победила. Я победила. Я смогла».

Глава 15

Анарен

Конечно, вскоре Хельга опомнилась, рассмеялась, и обед продолжился — по-настоящему яркий и праздничный, подлинный пир. Глаза Хельги искрились так же, как в день нашей свадьбы, когда я выносил ее из храма, и я в очередной раз подумал о том, что мне повезло. Бесконечно повезло.

— Это просто невероятно, — заметил Максим. — «Геллерт и Маркони» взяли вашу книгу, Хельга, это больше, чем выигрыш в королевской лотерее. Жаль, что вам не смогут организовать поездку и встречи с читателями.

— Не страшно, — махнул рукой мой тесть. — Пусть эти читатели сюда приезжают. Говорю же: вот обработаем жилу хоть с краешка, гостиницу тут поставим, ресторан откроем — и книжный магазин с Хельгиными книгами.

Да, пожалуй, народ съедется со всего королевства, чтобы на такое посмотреть: гномка, жена эльфа, которая поехала за ним в ссылку и которая пишет такие книги, что «Геллерт и Маркони» взяли их через месяц рассмотрения, когда остальные ждут по несколько лет.

Возможно, тут не обошлось без Максима. Он мог поднять какие-то свои связи, чтобы мечта Хельги стала былью. Впрочем, старый Вильмо мог и наврать — он и при жизни не был образцом достоинств и морали, и вряд ли сделался таким после смерти.

Но все же не стоит быть слишком беспечным. Подождем. Посмотрим.

— Я читал о Фуконари Суродзу из царства Белой горы, — сказал Максим. — Великий писатель позапрошлого века. Решил стать отшельником, жил на крошечном хуторе — и народ съезжался, чтобы хоть одним глазком увидеть его.

Хельга закивала — она знала эту историю.

— А наша Хельга не отшельница, — важно заявил мой тесть. — Она и выйдет, и встретит, и приветит. Что, мать? — спросил он, обернувшись к супруге. — Вот вроде бы только что мы ее гоняли за эти книжонки да иконой по лбу вразумляли, а теперь погляди-ка — писательница, настоящая, со столичным договором!

Это было сказано с такой интонацией, словно гном все еще сомневался в том, что Хельга настоящая писательница, которая достойна издания своих книг. Может, какая-то ошибка произошла? Я невольно заметил, что лицо Хельги окаменело и заострилось — она напряглась, с трудом сдерживая слова, которые рвались с ее губ. Кажется, ей много чего хотелось сказать своим родным по поводу вразумления иконой — а я вспомнил, как в первую ночь в моем доме Хельга сидела за столом на кухне и встрепенулась, пытаясь спрятать рукопись, когда я вошел.

— Да, она пробилась к заслуженной славе в одиночку, — произнес я. — Никто не помогал ей и не поддерживал, зато теперь все будет иначе.

Теща закивала — она поняла, что ветер подул в сторону скандала, и обрадовалась, что я изменил его направление.

— Хельга, ты должна как можно скорее подписать договоры! — воскликнула она. — И отправить их в столицу! Там пишут, когда выйдет первая книга?

Хельга заглянула в сопроводительное письмо.

— Пока еще нет, не пишут, — а я решил, что сейчас все расслабились и отвлеклись, так что можно нанести удар, и произнес:

— Нам, кстати, предсказали, что в Хаттавертте приедет волк в овечьей шкуре, и его надо остерегаться. Максим, это, случайно, не ты?

Максим был профессионалом, и его нельзя было поймать на крючок вот так сразу — левая бровь дрогнула, вот и все. Зато вся семья Хельги застыла так, словно вместо обеда они проглотили каждый по раскаленной кочерге.

— Волков не будут тащить сюда в петле, я полагаю, — небрежно улыбнулся он. — Но, возможно, твой предсказатель имел в виду вот это?

Максим продемонстрировал печатку на правой руке — я увидел герб дома Вернье с волком.

— Все, что у меня осталось от прежней жизни. Этот перстень. А овечья шкура, — Максим мотнул головой куда-то в сторону входной двери, — это моя куртка. Теплая, кстати. На севере намного полезнее любого модного пальто.

Гномы дружно рассмеялись, и напряжение, возникшее было за столом, развеялось. Хельга улыбнулась, и у меня потеплело на сердце от ее улыбки.

— Впрочем, — произнес Максим, отпив кофе из чашки, — я и в самом деле здесь не просто так. У меня не осталось ни полномочий, ни поддержки откуда-то со стороны, но я хочу завершить твое дело. Ты не собирался покушаться на короля. Тебя подставили, это ясно, как белый день. И я намерен выяснить, кто все-таки роет яму его величеству. Не имею привычки бросать дела недоделанными.

Тишина, которая воцарилась за столом, была поистине кладбищенской. Кажется, я даже слышал, как бьются чужие сердца. Хельга опустила руку на мое запястье так, словно пыталась найти опору.

— Меня это радует, — признался я. — Хаттавертте прелестное место, но я хотел бы жить здесь как обыватель, а не как ссыльный. Дитмар Каллениус что-то сказал?

Мы продолжили разговор в комнатушке, которую занял Максим. Помянутая куртка висела на крючке — я убедился, что она и в самом деле на овчине. Старый Вильмо решил подшутить надо мной напоследок? Что ж, хорошо, если это просто безобидная шутка.

— Каллениус молчал даже на допросе третьей степени, — продолжал Максим и теперь, в сумраке комнаты, едва подсвеченном маленькой лампой на столе, он уже не выглядел ссыльным, который все потерял. Теперь это был следователь, который продолжал свою работу даже в таких вот неприятных обстоятельствах — просто потому, что хотел найти тех, кто покушался на короля и обязательно повторит попытку. — Представляете, что это такое? Когда суставы вынимают, говорят даже немые — а он молчал. Сказал лишь, что да, хотел тебя убить. Из личной неприязни — ну понятно, что все это лишь отговорка. А потом я получил предписание о переводе Каллениуса в тюрьму особого режима — и знаете, чем все закончилось?

— Он