Визи заявил, не обращаясь ни к кому в отдельности:

— Я хочу, чтобы мне вернули оружие.

— Заткнись, — сказал ему Инман. Он говорил, обращаясь к Визи, но не спускал глаз с незнакомца, держащего в руке револьвер.

— И не собираюсь, — сказал тот. Инман промолчал.

Гуртовщик все еще держал револьвер, нацеленный в голову Визи, и, кажется, не было способа прекратить их ссору.

— Думаю, нужно задать тебе хорошую взбучку, — сказал он, чуть двинув ствол в лицо Визи.

— Эй, — произнес Инман.

Незнакомец взглянул в его сторону. «Ламет» лежал на столе, и рука Инмана накрывала его сверху.

Указательным пальцем свободной руки Инман показал, чтобы он отошел прочь.

Гуртовщик долго стоял, глядя на «ламет», и чем дольше он смотрел, тем спокойнее становился Инман. Наконец незнакомец засунул в кобуру свой револьвер и с ворчанием отошел, затем присоединился к своей компании и вышел за дверь.

— Отдай мне его, — сказал Инман, обращаясь к Тилди. Она протянула ему кольт, и он сунул револьвер за пояс.

— Ты что, добиваешься, чтобы нас обоих убили? — спросил Инман у священника.

— Вовсе нет, — ответил Визи. — Нас было двое на одного.

— Нет, не так. Не рассчитывай на мою поддержку.

— Но, ты ведь меня поддержал.

— Повторяю, не рассчитывай на мою поддержку. В следующий раз я могу этого и не сделать.

Визи усмехнулся и сказал:

— Сдается мне, что так.

Затем они с Тилди поднялись и ушли; рука Визи слегка касалась того места, где у нее должна быть талия. Инман придвинул свой стул вплотную к стене так, чтобы никто не подошел к нему сзади. Он поднял пустой стакан и показал его мужчине в фартуке, который, похоже, был хозяином заведения.

— Это большой камин, — сказал Инман, когда тот подошел с бутылкой.

— Летом мы его побелили и поставили в него кровать. Нигде не увидишь такого отличного места для сна, — сказал тот.

— Что ж, наверное, — согласился Инман.

— Будете обедать?

— Да. Последние дни я обедал в лесу.

— Будет готово примерно через два часа. Когда день подошел к концу, в таверну вошли еще несколько путников. Двое стариков, направлявшихся в ближайший город, чтобы продать телегу с какими-то товарами. Седоволосый разносчик, толкавший перед собой тележку, наполненную кастрюлями, мотками с лентами, кружками, пузатыми бутылочками из коричневого стекла с настойкой опия и другими настоянными на спирту травяными настойками. И еще несколько странников. Все они уселись одной компанией за длинным столом, разговаривали и выпивали. С большой ностальгией они вспоминали былые времена, когда перегонялись большие гурты скота. Один из них сказал: «О, я прогнал через это место много коров». Другой вспомнил об огромных стадах гусей и уток, которые он сопровождал когда-то по этой дороге, и рассказал, что через каждые несколько дней они погружали лапы птиц в горячую смолу, а затем в песок, чтобы предохранить их перепонки от износа. У каждого было что рассказать.

Инман просидел на стуле один до вечера в сухом конце комнаты, потягивая коричневый напиток, который был назван бурбоном, но в котором отсутствовали все обычные свойства этого напитка, отличающие его от всех остальных. Он раздраженно смотрел на едва видимый огонь в дальнем конце комнаты. Другие посетители часто поглядывали на Инмана, и определенное беспокойство было заметно в их взглядах. Их лица были словно зеркала, в которых Инман видел себя, вернее, как они, очевидно, видели его, — человек, который запросто мог кого-нибудь пристрелить.

Инман заплатил пять конфедератских долларов за то, чтобы переночевать на сеновале, и пять за ужин, который оказался лишь блюдом из тушеного кролика и курицы с ломтем кукурузного хлеба. Даже учитывая дешевизну денег, это было слишком дорого.

После ужина, когда стемнело, он стоял у дверей конюшни под выступающим навесом из дранки, с задней стороны постоялого двора, наблюдая, как дождь поливает грязный двор и дорогу. Его принес холодный северный ветер. Два фонаря висели на стропилах. Их свет был словно разбавлен водой и служил лишь для того, чтобы отражаться в лужах и придавать всему окружающему мрачный вид. Все выступы и очертания предметов исчезли, растаяли в темноте. Капли дождя безостановочно капали с навеса, и Инман вдруг вспомнил высказывание Лонгстрита в Фредериксберге: «Федералы падали словно капли дождя с карниза». Мысленно Инман сказал: «Нисколько не похоже, никакого сходства».

Древесина здания дорожной станции была старой, она уже начала крошиться, и под ладонью, даже несмотря на сырость, чувствовалась труха. В загоне по другую сторону грязной дороги стояли две мокрые лошади, опустив под дождем головы. В конюшне находились и другие, которым повезло больше, но эти были такие, которые так и норовили укусить, когда кто-нибудь проходил мимо. Повернувшись, Инман наблюдал, как светло-бурая кобыла схватила зубами за плечо одного из старых погонщиков, проходивших мимо нее к месту своего ночлега.

Постояв какое-то время, рассеянно глядя на темнеющий пейзаж, Инман решил пойти спать, чтобы встать пораньше и продолжить путь. Он вскарабкался по лестнице на сеновал и обнаружил, что его товарищ по ночлегу уже там. Это был седоволосый разносчик; у других путников нашлись деньги заплатить за кровати. Он принес на чердак мешки и коробки из своей тележки. Инман сбросил свои мешки в кучу под скатом крыши. Он лениво прислонился спиной к сену вне круга желтого света от масляной лампы, которую разносчик принес из гостиницы. Она висела на дужке на длинном гвозде, вбитом в балку чердака.

Инман смотрел, как разносчик, сидя на полу в колеблющемся свете, снимал сапоги и носки. На пятках у него были волдыри и палец стерт до крови. Из кожаной сумки он достал ланцет. Свет фонаря поймал яркую сталь острого инструмента, и тот сверкнул в темноте золотым лучом. Мужчина проткнул кожу на волдыре и стал надавливать пальцем, пока не выпустил из него розовую жидкость. Он надел сапоги снова и сказал: «Вот так». Затем вытер пальцы о штаны, встал и, прихрамывая, прошелся взад-вперед по сеновалу, ступая с большой осторожностью.

— Вот так, — сказал он снова.

— Ты прошел не меньше меня, — заметил Инман.

— Полагаю, да.

Разносчик вытащил часы из кармана сюртука и взглянул на циферблат. Постучав по нему костяшкой пальца, он прижал часы к уху.

— Я думал, что уже поздно, — сказал он. — Но сейчас всего лишь шесть.

Он снял лампу с гвоздя, поставил ее на пол и присоединился к Инману, привалившись спиной к сену. Дождь стучал по дранке над их головами, напоминая о том, как хорошо иметь крышу над головой и сухое сено под боком. Желтый круг света от лампы делал большой сеновал более уютным. Все пространство за этим кругом резко заканчивалось темнотой, как будто свет очертил размеры маленькой комнаты, в которой они оказались. Они слышали, как внизу под ними переступают в стойлах лошади, их громкие вздохи и навевающее дремоту невнятное бормотание разговаривающих внизу людей.