— Кто ж еще? Однажды он назвал меня дьявольским отродьем. А теперь… теперь я тоже так думаю, — ожесточенно выплюнул Ронан.

Агнесс не знала, что ей сказать на это, как переубедить его. И потому она сделала то единственное, что показалось ей правильным. Она его поцеловала. Тихонько, неловко, деликатно поцеловала в уголок губ. Ронан тут же забыл и отца, и все болезненные воспоминания детства, и принялся целовать ее с таким жаром, что уже от его поцелуев Агнесс могла бы согреться. И пожалуй, даже высушить платье.

5.

«Главная обязанность камеристки — прислуживать своей госпоже, посему камеристка обязана следовать всем правилам приличия и отличаться вежливым обхождением», — повторяла про себя леди Мелфорд, глядя, как Грейс споро вышивает гладью очередную пастораль. Из высоких окон в гостиную лился каскад полуденного света, но камеристка отодвинула станок для вышивания в самый темный угол, словно не смея претендовать на этакую роскошь в присутствии владычицы усадьбы. Или же солнце слепило ей глаза, мешая демонстрировать свое трудолюбие и бескорыстную полезность. Так или иначе, она примостилась у камина, и одна из мраморных кариатид с любопытством заглядывала ей через плечо. Отклонись Грейс назад, и коснется плечом мраморного соска. Видимо, поэтому она сидела так прямо и напряженно, хотя за несколько лет могла бы и привыкнуть.

Вверх и вниз скользила иголка, вверх и вниз, оставляя за собой алый шелковый след. Если рассредоточиться, казалось, что из ушка точится кровь, и брызги летят по сторонам. Хозяйка поморщилась.

— Слишком много красного, Грейс. Что это будет?

— Простите, миледи, закат, миледи, — на одном дыхании протараторила горничная. — Прикажете вышить что-то иное?

— Нет, продолжайте.

«Опрятность вкупе с исполнительностью послужат ей лучшими рекомендациями, а своей приветливостью и кротостью она сумеет снискать благорасположение хозяйки».

В памяти миледи остался оттиск страницы из сборника по домоводству, который стоял между Библией и молитвенником на каминной полке их домика в Брэдфорде. Самая страшная книга в ее жизни. Другие дети пугались небылиц о призраках и черных псах, а Лавиния немела, вчитываясь в строки, перечислявшие обязанности камеристки — собирать багаж хозяйки, стирать ее нижнее белье, готовить притирания от прыщей, носить за ней мопса на пуфике. Нет, никогда. Что угодно, только не это. Лучше умереть сразу, чем через много лет службы, когда саваном тебе станут хозяйские обноски, а на могильной плите выбьют «Камеристка леди Такой-то, Л. Брайт». Ей хотелось топать ногами и рвать на себе фартучек, когда матушка превозносила достоинства карьеры камеристки, службы легкой и приятной.

Как давно это было. Еще до того, как отец получил место управляющего в Линден-эбби. До того, как она познакомилась с братьями Линденами и поняла, что зря пропускала мимо ушей побасенки о привидениях. До того, как ее мир взорвался и еще долгие годы медленно оседал хлопьями пепла.

Ненавистные строки жгли память, даже когда Лавинии стало понятно, что она по самой своей сути не годится на роль горничной. А все потому, что книги недоговаривают о главном качестве камеристки, которое обеспечит ей самое надежное место, хотя бы и в герцогском дворце. Заурядная внешность, на несколько оттенков тусклее, чем у госпожи. Хозяйка на ее фоне должна сверкать, как серебряный кубок рядом с оловянной кружкой.

Вот почему у Лавинии Брайт ничего бы не получилось.

Вот почему идеальной камеристкой стала Грейс, сменившая ее прежнюю горничную Эстер — та слишком много всего повидала при сэре Генри. Невыносимо было день за днем встречать ее умудренный опытом взгляд. И каким опытом! Зато Грейс обладала воображением улитки и целомудренно называла ноги «конечностями». Природа наделила ее таким блеклым лицом, что по утрам леди Мелфорд с трудом вспоминала, как она выглядит, а когда Грейс приходила ее расчесать, всматривалась в камеристку не без удивления, каждый раз знакомясь с ней сызнова.

«В своем повседневном служении камеристке долженствует придерживаться строгих нравственных устоев и ревностно выполнять обязательства как перед своими господами, так и перед Богом».

Грейс — это не имя. Зовут ее Энн, Энн Грейс, но камеристка, при всей своей услужливости, задохнулась бы от негодования, если бы хозяйка назвала ее по имени, словно простушку-судомойку. К личным горничным, как и к дворецким или камердинерам, должно обращаться по фамилии. Но с такой удачной фамилией легко обманывать себя, будто Грейс ближе, чем она есть на самом деле, будто их связывает что-то большее, чем 20 фунтов в год, которые леди Мелфорд выдает камеристке каждое 26 декабря вместе с поношенными платьями и стоптанными туфельками. Обман, но и он сгодится. Грейс — звучит совсем как имя.

Губы истосковались по именам почти так же сильно, как по поцелуям, и леди Мелфорд беззвучно повторила их все:

Джеймс.

Дик.

Уильям.

Агнесс.

— Вы звали, миледи? — вскочила камеристка так поспешно, что задела тяжелыми юбками станок и едва его не опрокинула. Желание служить проступило в каждой черточке ее блеклого лица, разгорелось, как огонь в покрытой пылью лампе. Видимо, Грейс тоже читала тот сборник по домоводству, но, в отличие от Лавинии, подчеркивала строки и делала пометки на полях.

— Нет, Грейс, — досадливо махнула леди Мелфорд. — Хотя… принесите шаль, что-то мне зябко.

— Слушаюсь, миледи, — присела горничная и сочувственно кивнула. — Ах, миледи, отыскать бы каменщиков, что строили усадьбу, и забить в колодки. Усадьбе едва ли полвека, а сквозняки здесь ну точно как в древнем замке. Несчастная вы страдалица! Если даже горничные жалуются, что уж говорить о леди.

— А что, девушки опять жаловались?

— Бетти, наша новенькая, ныла давеча, что когда прибиралась в Мраморном холле, холодом ее как сосулькой пронзило. Да-да, так и выразилась. Не иначе как рассчитывает выудить у вашей милости деньги на чай. Не давайте.

В голосе камеристки полыхало такое искренне негодование, что леди Мелфорд не могла удержаться от вопроса:

— А вам, Грейс, разве не досаждают сквозняки?

— Ах, что вы, миледи, я обладаю слишком крепким телосложением, чтобы меня беспокоили незначительные перепады температуры.

Хозяйка смерила взглядом ее фигуру, совершенно плоскую, с какой стороны ни посмотреть, и вздохнула. Что и говорить, сквозняки в этом доме избирательны.

— Ну, ступайте.

Пока она семенила из гостиной, леди Мелфорд скользнула к столу и вставила ключик в несессер из красного дерева. Достала письма. Их накопилась пухлая стопка, которая уже почти месяц не пополнялась. За резким запахом чернил чудились другие запахи — лаванды, молока и теплой сдобы, и особенно школьного мела. Если быстро переворачивать листки, можно пронаблюдать, как меняются буквы, из неровных становясь округлыми, как они постепенно кренятся вправо и обрастают завитушками. Как они тоже становятся взрослыми.