Вокруг него в воздухе висел заунывный плач.

Змея оплетала кольцами, скользила, шипела и врезалась в кожу, стискивая так, что все внутри сводило тупой болью. Человеческие пальцы чертили длинные кровавые полосы на его лице и руках, распарывали зеленый свитер, но Малёк лишь тонко вздрагивал, неподвижный от лихорадочного ужаса.

С ног до головы покрытый черными мясистыми кольцами, прожигающими насквозь, Малёк понимал, что не может дышать. Жизнь выходила из него по каплям, растягивая все это в бесконечную пытку…

Тиски становились все крепче и крепче, перед глазами замельтешили черные мушки, а зажатые руки налились свинцовой нестерпимой болью, и Малёк жалобно вскрикнул, понимая, что спасение не придет.

Пальцы продырявливали его кожу насквозь.

Глаза Малька закатились. Он услышал скрип инвалидной коляски, заметил вспыхнувший павлиний хвост за окном и замолк.

Дверь в туалет распахнулась.

…Славик зевнул так, что щелкнула челюсть, бросил взгляд на часы – половины урока как не бывало. Учительница, заменяющая Чашечку, торопливо бубнила что-то у доски, но класс ее не слушал.

В дверь постучали с такой силой, что испуганно дрогнули стены.

В класс ворвалась багровая Рында с дергающимся правым глазом, за ее спиной маячил хмурый Милослав, от которого нестерпимо воняло дешевым табаком.

– У меня только один вопрос: кто избил Савелия в туалете?! – прорычала директриса, готовая убивать десятиклассников собственными руками.

Все смотрели в немом молчании.

– Мы, – негромко признался Витя, стиснув кулаки. – Это мы сделали. За друзей. Это он, падаль, убивал…

– Это не он… – прошептала Мишка и вскочила со стула. Щеки ее задрожали. – Это не он, боже! Что вы…

И, никого не слушая, Мишка бросилась бежать. В проеме она быстро оттолкнула Рынду, обошла Милослава и бросилась вниз по лестнице, чувствуя, как сердце готово вот-вот выпрыгнуть из горла.

Рында, опешившая от такого поведения, замерла на мгновение, а потом крикнула девушке в спину:

– Я уже отправила к нему медсестру! А вам, десятиклассники, я очень и очень не завидую…

В тишине послышался чей-то судорожный вдох. Рында кровожадно оскалилась. В дверях бледной тенью возникла Аглая, румяная с мороза, она улыбалась бесконечно счастливой улыбкой.

– Простите, – произнесла она ярко-фиолетовыми губами, не обращая внимания ни на Рынду, ни на Милослава Викторовича. – Я к зубному ходила, можно войти в класс?..

Витины кулаки безжизненно разжались. Он смотрел на Аглаю пустыми глазами и молчал, не зная, что сказать.

В туалете все было перемазано кровью. Мишка ворвалась в тесную комнату, не чувствуя ног, и застыла в проеме, увидев багровые и розовые потеки на кафеле. Малёк лежал на полу, посеревший и бесчувственный, с ввалившимися глазами и заостренным носом, будто мертвый. Над ним таял седой дымок.

Мишка не знала, что змея растворилась в тот же миг, как она сорвалась с места и бросилась бежать.

– Малёк! – вскрикнула Мишка и подлетела к нему, с разбегу падая на колени, и ее штаны мигом напитались кровавой водой. Устроив безвольно болтающуюся голову Малька на ногах, Мишка принялась гладить его щеки, стирая кровь и влагу, не зная, что делать и как его спасать.

– Помогите! – заорала она во всю мочь. – Помогите, пожалуйста!!! Он же умрет, он…

В дверях появилась медсестра. Быстро оглядевшись, она выдернула Малька из дрожащих рук Мишки и, устроив бледное тело на полу, сразу начала делать искусственное дыхание, прижимаясь к синюшным разбитым губам.

Мишка держала Савелия за руку.

– Держись, пожалуйста, держись, только не умирай… – шептала она, цепляясь за остывающую ладонь.

И, когда Малёк дернулся, распахнув глаза и втягивая воздух, Мишка расплакалась, горько и безнадежно, чувствуя, как страх наконец-то покидает ее слабое тело.

Хмурое небо тоже решило надеть траур по умершим десятиклассникам: серая пелена висела прямо над домами, касаясь крыш, и шершавым языком слизывала с лиц прохожих редкие улыбки. Мишка, замотанная в блеклый пуховик, прятала лицо от колючего ветра.

Оглядываясь по сторонам, она мечтала заметить цепочку звонкой капели, или грачиный профиль, или проплешину голого асфальта, хоть что-нибудь от весны, ранней и неуютной, но все-таки весны. Только вот везде громоздились лишь присыпанные чернотой сугробы, небрежно сдвинутые к краям дорог, отчего тропинка, по которой вышагивала Мишка, петляла, будто между крепостными стенами.

В школу Мишка не пошла. От одной мысли об окровавленном мужском туалете все внутри мутнело и дрожало, подступая к горлу белой пеной, и Мишка держала все в себе, не желая исторгать боль вместе с горькой желчью. Десятиклассники все еще собирались в одной комнате по ночам, держались друг за друга, но все осталось позади. И суматошные крики, и скорая у школьного крыльца, и немощный, едва дышащий Малёк, и даже Витя, который бежал следом за носилками и бормотал:

– Прости меня, прости меня, прости…

Мишка шла по улице.

Она хотела отыскать его.

Бродя по улицам, она все чаще задирала голову к небу – такое дикое первобытное чувство: почему она не делала этого раньше?.. Ей привычней было уткнуться взглядом в пол или в стены, рассматривать низкие вывески и угрюмые человеческие лица, но вот же оно, небо. Нахохленные свиристели на гибких ветках дикой яблони, голые деревья и застывшее на морозе постиранное белье… Крыши домов. Окна, где теплится жизнь.

И небо. Просторное небо, пусть сероватое и бледное, пусть невзрачное, но небо, свободное и прекрасное…

Мишке хотелось верить, что хоть кто-нибудь из них, вечных десятиклассников, сейчас живет там, в этой пыльной белизне облаков. Она даже сходила на похороны, пристыженная обвинениями Милослава Викторовича, но облегчения это не принесло: промерзшие гвоздики в незнакомых руках, рыдающие женщины, заунывная проповедь и закрытый гроб.

Больше Мишка решила на похороны не ходить.

Она тащилась по городу, увязая в снегу, поскальзывалась на тротуарах, разглядывала оранжевые «газельки» и развеселых бабушек с семечками на остановках, в каждом прохожем желая и боясь увидеть знакомое лицо. Мишка кружила вокруг его дома, дожидаясь, но окна оставались черными и молчаливыми, а ее ноги давно уже замерзли в прохудившихся сапогах.

Школьное крыльцо. Детские качели, пустые холодным утром, чуть поскрипывают на ветру яркие перекладины. Сырые подъезды, из которых тянет квашеной капустой. Маленькие магазинчики с острыми чипсами и разбавленным соком.

Его нигде нет.

Последняя девятиэтажка осталась за спиной. Здесь, где дорога постепенно переходила в узкую трассу, снег почти никто не чистил, и Мишка даже провалилась в сугроб по пояс. Снег забивался в сапоги, обжигал кожу и ручейками стекал к цветным носкам – единственному яркому пятну в ее наряде.